Честная игра

Джервез узнал в толстяке Ланчестера, другого он не знал. Он кивнул Ланчестеру, тот просиял и низко поклонился в ответ, хотел, видимо, заговорить и не решился. Джервезу приходилось сталкиваться с ним по делам благотворительности, касавшимся больниц, он вспомнил, что Ланчестер был очень щедр и что особенно говорило в его пользу, исключительно щедр к детской больнице.

«Всегда любил ребят», — сентиментально хрипел он.

Вошел Разерскилн и заказал напитки.

— Как дела? — спросил он. — Устроил ли ты дренаж на Нижних Лугах?

Джервез это сделал. Они обстоятельно потолковали о разных системах орошения.

— Как поживает твоя жена?

— Приезжай, пообедаешь с нами и увидишь ее. Ты слышал… гм… что она была больна?

Красное лицо Разерскилна выглядело деревянным.

— Да. Тяжело?

— Да.

— Чертовски не повезло.

Пауза. Потом Разерскилн, подогретый прекрасным виски, продолжал то, то он в более холодные минуты назвал бы болтовней:

— Гм… есть надежда?

— Не думаю.

— Немного рано, собственно говоря.

— Я хотел бы завтра повидать Кита, — сказал Джервез.

— Да. Великое событие. Приезжай завтракать в Гардс-Тент вместе с Филь!

— Благодарю. В час тридцать?

Они снова выпили.

— Ну, едем к нам обедать.

Разерскилн размышлял.

— С удовольствием бы, но я так редко бываю в Лондоне… а тут есть одна женщина…

— О, хорошо. Загляни, когда сможешь.

Они расстались у дверей клуба. Джервез пошел домой и по дороге встретил Тедди Мастерса во фраке и в цилиндре набекрень, мрачно и бесцельно бродившего по улице.

Тедди приветствовал его:

— Хэлло, сэр! — и машинально улыбнулся.

Он не сознавал, что в этом «сэр» — дань молодости зрелому возрасту, но Джервез уловил оттенок и расстроился.

Но для Тедди все условности языка казались естественными по отношению к Джервезу. Джервез был тем, кто нанес ему самую тяжкую рану в жизни. Тедди мог делать дела, мог стараться забыть — но не забывал.

Он любил Филиппу той наивысшей, истинной любовью, которая так редко встречается и которая так длительна, пожалуй, единственная длительная любовь. Та любовь, которая создает счастливые браки и довольство жизнью, потому что она является такой же необходимостью для людей, ее окружающих — имеющих счастье ее ощущать — как дыхание или сон.

До тех пор, пока она не ушла от него, Тедди никогда не тратил времени на размышления о том, как он любит Филиппу, никогда вообще об этом не задумывался, он всегда знал, что «сходит с ума» по Филь, и она всегда была тут, всегда можно было «сходить с ума», смеяться и, вместе с тем, быть счастливым.

Он мог бы петь вместе с тем герцогом из XIII-го столетия, который тоже любил лишь одну женщину в мире, но потерял ее и старался забыть свое горе:

Хоть я брожу по далеким путям,
Никогда не сомневайся во мне, дорогая!
Моя любовь не из тех, что блуждают, —
Хоть и брожу я по далеким путям…

Сегодня он был на тропинке блужданий, пока не наступит час отправиться на вечер танцевать с Филиппой.

Он был бледен и мрачен, когда здоровался с Джервезом: прошли беззаботные, бесконечно веселые времена Тедди и «Флика»… Никто из компании молодежи не называл больше Джервеза его прозвищем по игре в поло.

— Я слышал, вы танцуете сегодня с Филиппой у Рэнстинов, — сказал Джервез, закуривая папиросу.

— Да. Надеюсь, мы представим красивое зрелище. Конечно, Филь божественно танцует, я буду виноват, если мы не произведем фурора.

— Я только что вернулся из Фонтелона. Что это за танец?

— О, ничего особенного. Вы увидите.

Они расстались, и Тедди побрел дальше, к Леоноре. Он теперь часто встречался с ней и всегда именно «брел» к ней. Он чисто по-мальчишески, забавно, обиженно считал, что нужно же «иметь кого-нибудь, с кем повсюду бывать», нельзя же вечно шататься одному…

Кроме того, Леонора создала для него много возможностей для танцев, приемов и обедов.

Она брала его светлую, тонко очерченную голову в свои душистые руки, целовала его веки и говорила:

— Я обожаю вас!

Тедди питал отвращение и к ней, и к себе и все же знал, что будет это продолжать… «Все парни так делают», — сказал бы Майкл Арлен.

Тедди выехал из дома и переселился на Шепардс-Маркет, где Леонора отделала ему две тесные, маленькие, мрачные комнатки темным дубом и восточными тканями — эффектно, но совершенно не соответствовало его вкусам. Его товарищи по клубу и сослуживцы замечали это и открыто зубоскалили:

— Эге-ге! Тедди, ты — падший ангел!

Ему было все безразлично… Майлс, его брат, находившийся в Кении, написал ему, не стесняясь в выражениях, резкое письмо, а он всегда относился с уважением к «старине Майлсу».

Теперь же ему было все равно.

Казалось, он потерял способность реагировать, он все еще сам оплачивал свои счета и кое-как перебивался, но принимал в подарок шелковые халаты, носовые платки, диван, нескончаемое количество дорогих папирос и ящики вина.

Леонора ждала его, по крайней мере, она вышла на лестничную площадку в тот момент, когда он подымался по единственному короткому пролету.