Честная игра

Наступил конец апреля, прежде чем она смогла встать, а затем пришли две недели солнца и теплых дождей. Из своего окна Филиппа могла видеть линию миндальных деревьев в цвету, блестевших на фоне голубого неба, а трава за террасой, окружавшей восточный флигель, густо пестрела золотом и слоновой костью нарциссов и переливалась пурпурными, багряными и оранжевыми красками крокусов и асфаделей. Филиппа, чувствовавшая себя все еще слабой, направилась в конец террасы и стала глядеть вглубь парка… Вдали небольшие клубы дыма, похожие на клочья ваты, указывали… поезда, идущие куда-то, везущие людей на новые места, к новым приключениям… ведь была весна, и Филиппа почувствовала знакомое всем нам оживление крови и духа; казалось, вливались в ее вены — жизнь и желание, и тоска…

За нею появился Джервез, она обернулась, увидела его и протянула ему руки.

— О, дорогой! Давай уедем куда-нибудь… забудем эти полгода… все горе… ты согласен? Да?

Стоя так, она выглядела ребенком, но, вместе с тем, ее украшали очарование и свежесть юности. Впервые со времени болезни отсутствовало на ее лице то болезненно-утонченное выражение, которое приносит глубокое страдание.

Сердце Джервеза забилось быстрей, и он тотчас же ответил:

— Дорогая моя, конечно, мы поедем, когда ты хочешь и куда ты хочешь.

Филиппа прильнула к нему, его рука ее поддерживала…

* * *

Они, решили совершить вдвоем, без шофера, большую поездку на автомобиле, послать человека вперед поездом, а самим проехать по великолепным дорогам покрывшейся фиалками и подснежниками страны.

Определенного плана поездки Филиппа не составила.

— Я думаю, что лучше всего начать с Суссекса, который мы так обожаем, а там дальше идет Кэй-Смит и полоса бесконечных серо-зеленых полей с их бело-черными изгородями… Да, да, мы начнем с Суссекса.

Они проехали в курорт Рай среди живых изгородей цветущего белого терновника, по чудной ровной дороге; налево расстилалось море, направо — Рай, с его горевшими на фоне золотистого заката башнями.

Из Рая они помчались в Мидхерст, где провели все время после обеда над Хиндхедом, обвеваемые мягким, прохладным ветром, доносившимся к ним сквозь цветущий вереск, и наконец остановились в Порлок-Уэйре, потому что Филиппа заявила, что никогда еще и нигде не видала столько розовой герани, да к тому же розовой герани, обдаваемой брызгами волн!

Они остановились в Порлок-Уэйре в гостинице «Якорь», хозяйка которой любила цветы, и где была старинная дубовая столовая, сиявшая и блестевшая дроком, ранними розами, жимолостью и очаровательными колокольчиками.

Там были еще два щенка, которых готовили для охоты, два огромных шелковистых щенка с нелепыми сморщенными мордочками и пушистыми, словно комья гагачьего пуха, лапами.

Филиппа обычно сидела на короткой, выжженной солнцем траве, прислушиваясь к шуму волн и вдыхала аромат повсюду растущих роз; Джервез в это время бродил по окрестностям и возвращался усталый и страшно голодный. Потом он отвозил Филиппу во все те места, где бывал сам, прямо через степь по малоезженным дорогам, которые подымались почти как лестницы — так они были круты.

В степи, где воздух был как прохладное, пряное вино, Филиппа, хорошо закутанная, обычно отдыхала, вдыхая в себя мир и тишину, и чувствовала, как она с каждым днем поправлялась.

И внезапно стало ясно, что она поправилась. К тому же кто-то написал Филиппе и сообщил все лондонские новости. Смеясь, она протянула письмо Джервезу.

— Я думаю, хорошо было бы опять увидеть Лондон и зажить нашей обычной жизнью. И, честное слово, у меня нет ни одной тряпки, мой дорогой!

Джервез старался выгадать еще недельку, но стеснялся прямо об этом попросить.

— Да, но скоро июнь, и ты знаешь, дорогая, что тебе придется о многом позаботиться, прежде чем мы поедем в Фонтелон…

Он доказывал, что лучше всего выехать в понедельник.

— Какой смысл провести воскресенье в городе? Во всяком случае, тебе всегда это было неприятно!

Он чувствовал, как трудно ему будет отказаться от этой спокойной счастливой жизни, запаха моря и полнейшего отдыха.

Но он также старался понять Филиппу. В конце концов, она себя чувствовала прекрасно, и весьма естественно, что ей захотелось веселья, необходимого ей, как воздух. Но, как бы то ни было, его настроение омрачилось и, когда они в последний раз поехали вечером в степь, Филиппа тихонько спросила его:

— Ты недоволен?

У него под коротко подстриженными усами промелькнула улыбка.

— Нет. Почему?

Она ближе прильнула к нему.

— Ах, я два раза поцеловала тебя и раз сказала: «Люблю тебя!» — и хоть бы ты кивнул мне в ответ. Нет, ни разу.

Джервез громко расхохотался.

— Ты самое обезоруживающее существо в мире! — сказал он.

ГЛАВА XII

Боль в сердце и алая роза,

И мягкий южный ветерок,

Мудрость придет лишь на смену

красе,

А скорбь кривит уста.

К. Кобленц

В Лондоне тоже была розовая герань, но в этом было единственное сходство, — угрюмо решил Джервез.