Читаем Честная игра полностью

В конце второго дня Филиппа захотела видеть Джервеза. Только что закончился особенно сильный приступ болей, и ее лицо заострилось, побледнело, а глаза казались огромными; единственно не потерявшими цвет были ресницы и брови, и даже золото ее волос потускнело от страданий.

Джервез пришел и склонился над ней, Филиппа сказала:

— Я… я ужасно огорчена!

Он не мог говорить, он чувствовал одновременно и прежнюю горечь, и что-то вроде горестной нежности… Она выглядела такой жалкой и больной.

— Бедная детка, — прошептал он, держа ее за руку.

— Все уехали?

— Да.

Она закрыла глаза; болел каждый нерв, каждый мускул тела.

Все еще не открывая глаз, она шептала:

— Я просила их сказать мамочке, чтобы она не приезжала… пока. После, когда я совсем поправлюсь…

Она открыла глаза:

— А мне долго придется лежать… пока я поправлюсь?

— Тебе придется очень беречь себя и…

— Ты хочешь сказать, что долго?

Она устало повернула голову на подушке.

— Как давно это было?

— Что, дорогая?

— Когда все это произошло?

Ее рука вдруг сжала его руку.

— О, Джервез!.. Робин… я все думаю и думаю о нем…

Слезы наполнили ее глаза и медленно стекали по щекам.

— Не надо плакать, дорогая!

— Я так мечтала… потихоньку… в душе… я даже тебе не говорила… Ах, я хотела бы умереть…

— Дорогая, не надо так… Ты должна стараться быть сильной…

— Дайте мне Робина… моего мальчика… Я так устала страдать, все время так ужасно страдать… Ах, если бы я только знала…

Сиделка тронула Джервеза за руку:

— Я боюсь, что леди Вильмот чересчур расстраивается. Это не годится.

Джервез наклонился и поцеловал Филиппу. Она пыталась еще что-то сказать, и он остановился в ожидании, но Филиппа сделала лишь судорожный, жалкий жест.

— Лучше уходите, — угрюмо сказала сиделка.

Филиппа повернула лицо к подушке, и Джервез, переведя взгляд с сиделки на нее, увидел стекавшую по ее подбородку тоненькую струйку крови, а затем она обхватила подушку руками и, закрыв глаза и стиснув зубы, беспомощно зарыдала.

У Джервеза пересохло во рту, он сознавал только, что рука сиделки выталкивает его. Он подчинился немому приказу и оставил комнату, но когда закрывал дверь, он услышал душераздирающий, горестный стон. Он ждал снаружи, не в силах уйти, раздался еще стон, затем мягкий голос сиделки, легкий звук ее шагов и наконец голос Филиппы:

— Как хорошо… как хорошо… сейчас, когда прошла боль!

* * *

— Пустая, глупая молодежь! — сказал Билль Кардон, выслушав Фелисити, и его лицо покраснело от гнева. — Не знаю, как я это расскажу твоей матери — она будет ужасно удручена!

— Не думаю, чтобы Филь и Джервез приветствовали это событие, — протянула Фелисити.

Она никогда особенно не любила отца; если он и относился снисходительно к своим детям, то это была снисходительность слабости. Девиз: «Все что угодно за спокойную жизнь, пока это не стоит денег!» — принимается во многих домах почему-то за привязанность к семье. Но Фелисити никогда не заблуждалась на этот счет, и ее еще в юные годы высказанное мнение, что «папка хорош, пока его гладят по шерстке», если и было для нее немного ранним, то, во всяком случае, было метким.

«Билль не создан быть отцом, — был один из ее последних афоризмов, — и лишь то, что мы обе уже замужем, мирит его с нашим существованием».

Но зато обе, она и Филиппа, любили, по-настоящему любили мать, которая, может быть, была слаба, глупа, иногда немного надоедлива, но зато была нежна, сочувствовала малейшему их горю и когда бы они не приезжали, принимала их с распростертыми объятиями.

— Я пойду наверх к маме, — сказала Фелисити и вышла раньше, чем Билль успел придумать причину, почему бы ей этого не делать.

Миссис Кардон редко бывала совершенно одета до завтрака, она вставала в девять, а затем приводила себя в порядок понемногу. Она любила возиться в своей большой спальне, которая сообщалась с ее будуаром, отвечать на телефонные звонки, обсуждать все нужное с кухаркой, выбирать по объявлениям шляпу, в промежутках «делать» свое лицо. В половине двенадцатого она слегка закусывала, обычно с Биллем (если только он не катался верхом), бисквитами и стаканом вина, которое он специально выбирал для нее, а затем принималась завивать волосы, так как ни одна завивка у нее не держалась долго.

Но к завтраку она обычно появлялась хорошенькая, розовая, напудренная, надушенная, в каком-нибудь прелестном платье, как нарядная куколка.

Фелисити нагрянула к ней в половине двенадцатого, после того, как она подкрепилась, но прежде, чем началось причесывание.

— Это ты, дорогая? Как мило! — радостно сказала миссис Кардон, думая, когда Фелисити ее целовала, о фиалках и маленьких детях.

— Я приехала… мы приехали в четверг вечером, — сказала Фелисити, закуривая папиросу.

— А как поживает малютка Филь и дорогой Джервез? Знаешь, Фелисити, мне иногда кажется просто неприличным называть его по имени. Не могу объяснить почему, но это так.

Фелисити беспокойно заерзала на стуле и рассеянно промолвила:

— О, у него все в порядке… но я, — она взглянула на мать, — я как раз ужасно огорчена за него.

— Огорчена, дорогая? Как странно!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адъютанты удачи
Адъютанты удачи

Полина Серова неожиданно для себя стала секретным агентом российского императора! В обществе офицера Алексея Каверина она прибыла в Париж, собираясь выполнить свое первое задание – достать секретные документы, крайне важные для России. Они с Алексеем явились на бал-маскарад в особняк, где спрятана шкатулка с документами, но вместо нее нашли другую, с какими-то старыми письмами… Чтобы не хранить улику, Алексей избавился от ненужной шкатулки, но вскоре выяснилось – в этих письмах указан путь к сокровищам французской короны, которые разыскивает сам король Луи-Филипп! Теперь Полине и Алексею придется искать то, что они так опрометчиво выбросили. А поможет им не кто иной, как самый прославленный сыщик всех времен – Видок!

Валерия Вербинина

Исторический детектив / Исторические любовные романы / Романы