Честно и непристойно

— Возможно, я не заслуживаю ничего хорошего. — Я не верила в то, что достой на счастья.

В глубине души я не понимала, с чего хоть одному мужчине любить меня, раз я настолько лишена цельности натуры. Я боялась, что не сумею осуществить свои мечты, не найду для этого ни храбрости, ни сил. Я не хотела умереть в одиночестве…

А потом слезы закрыли пеленой все окружающее, оставляя на глазах следы, подобные кольцам внутри старых деревьев. И мне уже не нужно было кому-то звонить и обсуждать это. Я знала, что мне надо сделать: разорвать составленный когда-то список, перечень желаний, уцелевший от прежней, благополучной жизни. И еще нужно было убраться из парка.

А потом произошло самое ужасное. Нет, я не наткнулась на Оливера. Из моего дневника выскользнул листок бумаги. Желтая открытка, которую я сама смастерила, когда узнала, что беременна. Я приклеила к ней клетчатую ленточку. Внутри были вклеены вырезанные из войлока контуры пеленки и детской кофточки, а между ними было от руки написано:

Избавиться от Линуса было не так-то просто.

Он получил шлепок, но царапался в дверь раз сто.

Недовольный, он ворчал целый час, пока мы трудились так, что только душ нас спас.

Мы трудились упорно ночей безумных восемь.

Дело вовсе не в Хануке, и отдыха мы не просим.

Заснув в объятиях твоих, прижавшись к тебе нагишом,

Как могла я не пробудиться уже с твоим малышом?

Нам известно, что значат эти розовые линии две:

Новый маленький Розен появится в нашей судьбе.

Мы будем семьей: Линус, ты, я плюс новый малыш — подросшая наша семья.

Нет слов, чтоб передать мое воодушевленье.

Эта новая жизнь — прекрасное наше свершенье!

Слезы радости катятся по моим щекам, готовься к лету — тогда малыш окликнет нас сам.

Мороженое и пикули…

Но подожди пока смеяться,

Мы купим все — сиденья, пеленки. Долгов мы должны бояться!

А во мне растет теперь не просто любовь, знаешь сам, а наш любимый крошка, благодарение небесам.

Возьми мою руку и крепко держи ее, мы входим в новый дом,

Скоро ты станешь папой, родится малыш — с твоим лицом.

Читая это стихотворение, Гэйб плакал, прижав меня к себе. На следующей неделе он пошел и купил мне новую сумочку.

— Мать моего ребенка должна иметь красивые вещи.

Сидя в глубине Центрального парка, я справляла праздник жалости к себе, на котором была и гостьей, и хозяйкой. Я не могла удержаться и продолжала мучить себя.

— Ладно, мисс Мелодрама, хватит тосковать, вставай и попрощайся со своим поганым прошлым. Пришло время перемен. — Я едва не зааплодировала.

Отлично, все в норме. Я снова разговариваю сама с собой.

Подхватив рюкзачок и повесив фотоаппарат на плечо, я заспешила на север. Я со всем справлюсь. Боль еще не прошла, но когда-нибудь я поблагодарю себя за такое решение. Это как с диетой и защитным кремом от солнца: чтобы ощутить пользу, нужно время.

Направляясь к 72-й улице, я заметила знакомое лицо. Это была Джейми Лоуэри с мужем Дэвидом и сыном Нейлом. До моего замужества мы с Джейми дружили, были неразлучны, работали вместе. Мы одновременно планировали наши свадьбы, почти одновременно забеременели и делились друг с другом приметами из книги «Что есть тем, кто ждет малыша», а также страхами по поводу будущих родов и расщепления позвоночника. У нее была та жизнь, которая полагалась и мне: малыш в коляске и рука мужа в ее руке. Я смотрела на них с вымученной улыбкой. Нет, сегодня определенно не мой день! Правда-правда. Ну вот скажите, почему все так погано?

— Ох, Стефани, ты чудесно выглядишь! — Ну, это уж точно было вранье. Может, она имела в виду мою худобу? Я не могла толком есть, когда нервничала. Я, конечно же, потеряла в весе, но «чудесно» — это перебор. — Чем занимаешься?