Честно и непристойно

— Нет. Ты хотел чувствовать себя свободным, вот в чем дело. И мое понимание здесь не при чем. Иначе ты рассказал бы ей обо мне. Ты и мне о ней не сказал, и ее уверил, что не женат. При чем тут непонимание? — Гэйб просто стоял и слушал, скрестив руки на груди. — И знаешь что? Ты просто поганец. — Я произнесла это совершенно спокойно, будто попросила мясника завернуть для меня ногу ягненка. — Я — твоя жена. С какой стати мне понимать, почему тебе хочется ходить по ночным клубам с другой женщиной? Извини, но брак не так устроен. Нет, это просто потрясающе, какой ты паршивец. — Я стала считать на пальцах. — Ты посылал ей е-мейлы из нашего дома, ты связывался с ней, когда был со мной, ты лгал мне в лицо, говоря, что идешь куда-то с друзьями, а при этом развлекался в ее обществе! И ты постоянно твердил, что у тебя нет для меня времени, но ты очень скучаешь по мне! А на деле именно она и была твоей «работой». — С тоскливого желания услышать все подробности я переключилась на гнев. — Выметайся, паршивец. — И Гэйб выполнил мой приказ.

Когда он ушел, я повернулась к Ли, рыдая:

— Не могу поверить, что он вот так просто ушел! Он о нас ни капли не беспокоится! Ли, я его ненавижу. Я ненавижу. Его. Изо всех. Сил.

Я еле дышала. Я рыдала, уткнувшись в колени Ли. Линус слизывал мои слезы. Отныне они стали моей семьей.

Следующие несколько недель, пока длился первый триместр моей беременности, я решала, что предпринять. Я обзвонила всех родных и близких, спрашивая совета. Мама посоветовала мне рожать.

— Гэйб еще не готов к роли отца, он просто выплеснул свою тревогу. Как только он увидит малыша, все наладится. — Кажется, я содрогнулась, услышав это. — Кто знает, когда ты сможешь снова забеременеть. Я бы не прерывала беременность, ведь ты так долго ее добивалась. — Однако мамины слова не показались мне разумными.

Я слышала ее, но не понимала. Она не представляла, за кого я вышла замуж. А я уже начинала это осознавать.

Я позвонила родителям Гэйба. Ром и Марвин ответили одновременно. Ну что ж, решила я, можно сказать им обоим сразу. Мне казалось, будто я ябедничаю. Звоню, чтобы сказать: «Видите, это не я плохая. Это все он! А вы должны поддержать меня!» Я жаждала сочувствия даже от них.

— Я чувствовала, что тут что-то не так, — заявила Ром после того, как услышала про мою беременность и про то, что Гэйб встречается с женщиной старше себя. — Я догадывалась, — добавила она после долгой паузы, — потому что мой друг Майрон упомянул, что видел Габриеля на матче «Никс» с этой самой Берни. Я спросила Габриеля, в чем дело, но он уставился на меня так, будто у меня выросла вторая голова. Но я его предупредила. Я посоветовала ему быть осмотрительнее, думать о том, что он делает. У этой женщины ужасная репутация. Действительно ужасная. Он должен понимать, с кем имеет дело. — Тьфу ты черт.

Непонятно, что Ром разочаровывало — поведение сына или его вкус в отношении женщин. Поверить не могу, оказывается, его родители о чем-то догадывались. От этого разговора все происходящее стало казаться куда более реальным.

— Как ты намерена поступить с ребенком? — спросил Марвин.

— Пока не решила. Но если я его оставлю, вы сможете видеться со своим внуком, сколько хотите. — Мне полагалось это сказать.

Я намеренно употребила слово «внук». Я хотела, чтобы они почувствовали, в чем тут суть, почувствовали, что их сын испоганил будущее. Пусть они корят себя за то, что вырастили такого сына.

— Я перезвоню тебе позже, ладно, милая? Мы будем держать с тобой связь. — И Ром звонила, как и обещала.

Она названивала каждый день, чтобы выяснить, помирились мы с Гэйбом или нет. И намерена ли я сохранить наш брак. И придется ли ей быть связанной со мной всю свою оставшуюся жизнь.

— Давай прокатимся, — предложил мне папа. — Это будет полезно. Тебе нужно проветриться.

Спустя полчаса он заехал за мной, и мы час ехали до Нийака, очаровательного местечка, полного домов в викторианском стиле и антикварных магазинов. Отец с Кэрол подыскивали себе новую мебель в старинном стиле.

Папа прочесывал пропахшие нафталином антикварные лавки в поисках обеденного стола. А я искала в старинных шкафах ответы на неразрешимые вопросы. Проводила кончиками пальцев по сотканным вручную коврам и пыталась постичь смысл жизни. Вглядывалась в отблески канделябров и гадала: «Почему страдаю именно я?» Свернувшись на кожаном кресле, я мечтала о том, чтобы оно превратилось в кровать, и я могла бы сжаться в клубок и выплакаться. И чтобы никто не осуждал меня, закатывая глаза и сетуя: «О, ради Бога, хватит уже!» В последние две недели Гэйб только это и повторял. Говорил фразы вроде: «Больше такого не повторится. Чего еще ты от меня хочешь?» Его раздражало, что я так и не оправилась от удара. А я не желала видеть возле себя специалиста по решению проблем с дрелью в руках и другими инструментами, который бы взял и распланировал, как все починить.

Папа заметил, как в тусклой поверхности антикварного зеркала отражаются мои слезы.

— Стеф, ты достойна лучшей участи, — сказал он, смахивая слезы с моих щек.