Честное пионерское! Часть 1 (СИ)

Мне вспомнились ларьки около железнодорожного вокзала, где в девяностых годах продавали подобную продукцию (но там всё больше были «фильмы для взрослых»). Те существовали до две тысячи десятого года (мне так помнилось), лишь в какой-то момент видеокассеты в них сменились дисками. А ещё: память воскресила голоса Володарского и Гаврилова, звучавшие в видеосалонах страны.

Я подумал, что в скором времени советским гражданам предстояло насладиться озвученными Леонидом Вениаминовичем и Андреем Юрьевичем фильмами: «Терминатором», «Крёстным отцом», «Звёздными войнами», «Крепким орешком» и прочими голливудскими шедеврами. Если они уже не слушали эти узнаваемые голоса, разглядывая отвратительного качества изображения на домашних экранах.

— Эти фильмы с русским переводом? — спросил я. — Или на иностранном языке?

Зоя ухмыльнулась.

— Разные, — сказала она. — Мама говорит, что я должна учить английский.

«Ну, хоть не немецкий», — подумал я.

— И как успехи?

— Какие? — спросила Каховская.

— В изучении английского, — уточнил я.

Английские слова я зубрил ещё в школе. Но по-настоящему изучал его уже в институте. Потому что подумывал тогда уехать на постоянное место жительства в Штаты. Но от иммиграции в итоге отказался. А вот навыки читать и болтать на импортном языке пригодились — когда «мотался» в Турцию и Китай за товаром. В Турции мне в руки попал томик Стивена Кинга (без русского перевода).

С него и началось моё знакомство с оригинальными текстами англоязычных авторов.

Процитировал вслух первые строчки из «Мизери»:

— Memory was slow to return. At first there was only pain. The pain was total, everywhere, so that there was no room for memory.

— Это по-английски? — сказала Зоя. — И… что это ты сказал?

Я повторил цитату по-русски:

— Память возвращалась медленно. Сначала была только боль. Боль была тотальной, повсюду, так что не оставалось места для воспоминаний.

Вздохнул: вспомнилось собственное пробуждение в этом новом старом мире.

— Это первые строки из моей любимой книги, — сказал я.

Мысленно добавил: «Вот только она пока не написана». Усмехнулся. И подумал: «Но я мог бы исправить это недоразумение — если рассуждать теоретически».

Зоя приподняла брови (снова напомнила мне свою маму).

— Ты умеешь читать на английском? — спросила она. — Врёшь, небось?!

Расцепила замок из рук — упёрла кулаки в диван.

— И на английском тоже, — сказал я. — Но предпочитаю читать на родном. У тебя вон, сколько книг.

Указал на книжный шкаф, спросил:

— Ты хоть что-то из этого прочла, или только мультики смотришь?

— Я?!

Каховская вскинула голову.

— Да я прочла уже столько книг, что тебе и не снилось! — заявила она. — У нас в гостиной стоят шесть томов Майн Рида! Мама мне… Я их все уже едва ли не наизусть заучила! И «Всадника без головы», и «Белого вождя», и «Оцеола, вождь семинолов»!

— И «Алые паруса» тоже прочла? — спросил я.

— Кого? — переспросила Зоя.

— «Алые паруса».

Девчонка задумалась.

— Её… кто написал? Тоже Майн Рид?

— Нет, — сказал я. — Александр Грин. Слышала о таком?

— Конечно, слышала, — сказала Каховская. — У нас в большой комнате полно хороших книги стоит. Там много чего интересного есть. Даже «Три мушкетёра»!

Она горделиво приподняла подбородок.

— Ты про эту книжку заговорил, потому что не читал Майн Рида, — заявила Зоя. — Выучил несколько слов на английском языке и думаешь, что я тебе завидовать буду? Я помню, как ты сдавал технику чтения.

Каховская усмехнулась.

— Учительница тебя пожалела: поставила тройку, — сказала она. — А я бы на её месте влепила тебе пару! Ты её заслужил. Не понимаю, как тебя с такой успеваемостью в пионеры приняли?!

— Ну, приняли же, — сказал я.

Повёл плечом.

— Пожалели! Ты же у нас… болеешь!

Каховская взмахнула рукой — будто прогнала от себя прочь неприятное слово «болеешь».

— А на честь класса тебе наплевать! — сказала она. — Может, хоть в этом году тебя оставят на второй год! Учись вместе с малышами, Иванов. И болей себе, сколько захочешь!

Я покачал головой.

Сказал:

— Нет. Даже не уговаривай, Каховская. В четвёртом классе я на два года не останусь.

— Почему это? — спросила Зоя.

Она склонила на бок голову в точности, как это делала её мама. Вот только сходства с птицей я в ней не увидел — скорее, с кошкой.

— Предметы там не интересные, — сказал я. — Да и вообще: я решил измениться. Лежал себе в больнице, размышлял о своей жизни. А потом пришла ты. И я всё понял.

— Что ты понял? — спросила Каховская.

— Я понял, что дальше так жить нельзя. Читать по слогам — это стрёмно. Да и позорить свой класс плохой успеваемостью — тоже отстой. Всё. Пора мне измениться.

Я состряпал серьёзную мину.

— Со следующего учебного года стану отличником. Вот увидишь. Научусь бегло читать. И даже взвалю на себя общественную нагрузку… может быть.

Махнул кулаком.

— А знаешь, почему? — спросил я. — Чтобы ты, Каховская, могла мной гордиться.

Зоя скривила губы.

— Хватит уже дурачиться, Иванов! — сказала она.

Постучала пальцем по виску.