Честное пионерское!

Вдруг словно наяву представил книгу с ещё не успевшими пожелтеть от времени страницами — та лежала на загорелых ногах. Вообразил прилипшую к зубам карамельку. Почувствовал зуд в носу… Рыжий мальчишка звонко чихнул — звякнули оконные стёкла. Парень опёрся рукой о книгу (та жалобно затрещала), радостно оскалился. Снова поморщил лицо — шумно втянул в себя воздух. Второй его чих получился приглушённым, нерешительным. Окна на него не отреагировали. А вот парнишка вдруг побагровел. Вздрогнул, выпучил глаза. И схватился за горло.

«Карамелька», — промелькнула у меня в голове мысль. Я видел, как рыжий прижал к губам ладонь. Он кашлянул — почти беззвучно. Выдохнуть рыжий не сумел. Ударил кулаком себя в грудь. Распахнул рот, как та рыба в аквариуме — так же, как она, не издал ни звука. Снова врезал себя по груди. Резко согнулся, будто его стошнило. На пол не пролилось ни капли. Рыжий отшвырнул книгу (та зашелестела страницами — похожее зрелище я уже наблюдал недавно, но с другого ракурса), соскочил на пол.

Он долбанул рукой по кровати…

А я, что было сил, закричал:

— На помощь!!

Мальчик не попал ногами в тапки (хотя попытался обуться) запутался в ногах, повалился на линолеум. Из его глаз потекли слёзы — заблестели будто стекляшки. Парень встал на колени, стучал себя в грудь, царапал ногтями шею. Выгибал спину: пытался вдохнуть — у него не получалось. Рыжий рванул к выходу. Застучал по полу коленками: передвигался на четвереньках. Но врезался плечом в стену. Вздрогнул, словно от электрического разряда. Я поймал на себе его взгляд — растерянный, обиженный, испуганный.

— Помогите!! — снова завопил я. — Помогите!!

Едва не оглох от звуков собственного голоса (не ожидал, что сумею кричать так громко). Не представлял, далеко ли от нашей палаты пост медсестры. Потому и орал так, чтобы слышала вся больница. Видел, как рыжий корчился на полу — броситься к нему на помощь не мог. Мои ноги пусть и дёрнулись (!), смяли простынь; но с кровати не свесились: на это не хватило сил. Я почувствовал, что долго не смогу кричать. Каждый новый выкрик давался мне всё труднее, получался тише предыдущего. Но долго голосить и не пришлось.

Из коридора донёсся топот. Задрожали стёкла на дверях и окнах. В другой раз я подобных звуков испугался бы. Но теперь позволил себе перевести дыхание, смочить слюной пересохшее от криков горло. Рыжий мальчишка ещё вздрагивал, когда в палату ворвалась пышнотелая санитарка. Она на секунду замерла в паре шагов от порога. Ситуацию женщина оценила почти мгновенно: устремилась не к моей кровати — к бившемуся на полу в конвульсиях конопатому мальчишке.

— Карамелька! — прохрипел я. — Он подавился конфетой!

Женщина подхватили парнишку, точно тряпичную куклу. Молча и деловито — без намёков на нерешительность или панику. Прижала конопатого спиной к своей груди (голова рыжего безвольно болталась на тонкой шее), обхватила его на уровне пояса. Правую руку она сжала в кулак — тот оказался чуть выше пупка мальчишки (но по центру). Другой рукой вцепилась в свой же кулак и резко надавила на себя и вверх. Парень едва слышно квакнул — снаряд-карамелька приземлился на его кровать.

* * *

К приходу Надежды Сергеевны суета в нашей палате закончилась. Меня к тому времени снова осмотрела медсестра — поворочала мной, будто бездушным предметом. Спасшая конопатого санитарка немного поворчала, когда протирала пол. Вернулся и мой рыжий сосед (мне не сообщили, куда и зачем его уводили). Мальчишка уже не рыдал, не жаловался. Почти не разговаривал — выглядел бледным и испуганным (подрастерял свою наглость). Уселся на кровать, посматривал в окно (словно запертый в клетке зверёныш); то и дело ощупывал руками своё горло, осторожно покашливал.

* * *

Надя Иванова сегодня пришла после ужина. Заметила напряжённую атмосферу в нашей палате. Хотя визуальных последствий дневного происшествия не осталось: злополучная карамелька покоилась в мусорной корзине. Сперва женщина удивилась тому, что рыжий отказался от её подношения (парнишка даже вздрогнул при виде конфет). Потом она различила хрипоту в моем голосе. Взглянула на моё лицо — разволновалась, будто при виде призрака. Шагнула к моей кровати, схватила меня за руку (в этот раз я почувствовал прикосновение её холодных пальцев). Я увидел в её карих глазах собственные отражения.

— Мишутка, у тебя снова был приступ? — спросила Надежда Сергеевна.

Я ответил: отрицательно.

Иванова нахмурилась.

— Не лги мне, сын, — сказала она. — Ведь ты обещал! Знаешь же, что я вижу, когда с тобой случается… это. У тебя посинело над губой — верный признак недавнего приступа. Я часто видела такое — не ошибусь. Ты опять что-то видел. Не отрицай. Доктору рассказал? Испугался?