Честное рядовое

— Стройся!.. — отчаянно кричит Володька Новиков (ох, не хотел бы я оказаться тогда в его шкуре!).

Строимся. Колонной движемся к штабу. Два огневых дивизиона. Третий (технический) в общей смуте не участвует, поскольку живёт в своей отдельной казарме.

Ночь. Стоим, как декабристы на Сенатской площади. Где стоим? Наверное, на плацу. На асфальтовом пятачке перед штабом мы бы просто не поместились. Выбегает испуганный офицер… (Возможно, фантазирую. Но должен был выбежать и обязательно испуганный.)

Новиков подходит к нему, козыряет и тихо сообщает, в чём дело.

А дело-то, если вдуматься, страшноватенькое. Согласно Уставу жалоба подаётся исключительно в индивидуальном порядке. Коллективных жалоб нет и быть не может. Поэтому то, что мы сейчас творим, воинское преступление.

Восстание, по сути.

Не помню, как мы вернулись в казарму, но на следующий день меня требуют в штаб. Испуганно-грозные лица офицеров. Всё начальство тут. Не видно лишь командира части и «деда» Сапрыкина.

— Доложите, что произошло.

— Спал, — докладываю. — Скомандовали подъём. Вышли, построились.

— Кто скомандовал?

— Прапорщик Иваниев.

— Вас не о прапорщике спрашивают… Кто скомандовал общий подъём? Старшина Новиков?

Ах вот зачем меня пригласили! Крайнего ищут…

«Но у тебя же высшее образование», — звучит в ушах укоризненный голос ушедшего на дембель Бори Котова.

— Товарищ подполковник! — восклицаю я, округляя глаза от искренности. — Старшина Новиков как раз пытался всех удержать… А когда понял, что не получится, приказал построиться! Иначе бы толпой пошли…

Переглядываются. В глазах тоска. Выйди история наружу — всем хана. Это вам не украденный караульными шмат сливочного масла, это посерьёзнее.

— Можете идти…

Возвращаюсь в казарму. Прямиком подхожу к старшине.

— Володя, меня только что вызывали в штаб и спрашивали о тебе…

(Вкратце передаю суть разговора.)

— Только не подумай, что я так пытаюсь помириться. Мы по-прежнему в ссоре… Просто будь осторожнее.

Ну до чего ж благороден! Прямо хоть портрет пиши! Ухожу гордый собою. А потом вдруг становится стыдно. Ну и какого хрена я устроил это представление — при всех? Мог ведь отозвать в сторонку, шепнуть на ушко.

Видимо, всё-таки надеялся втайне, что уж теперь-то на кухню больше не пошлют.

Последствий наша «Сенатская площадь», слава богу, не имела. А «дед» Сапрыкин стал поглядывать на меня как-то по-новому. Вроде бы зауважал. По-моему, он единственный из офицеров не жаловал стукачей — прекрасно знал и без них, что у него творится в батарее (может, Маринка докладывала?). А тут ещё, оказывается, его неуклюжая правая рука тоже научилась разруливать ситуации…

Но какая чёрная неблагодарность! На кухню меня продолжали посылать по-прежнему. И так до самого приказа об увольнении в запас.

Наконец приказ оглашён — и «деды» стали ежедневно отдавать «шнуркам» утреннее масло. А я хитрый — втихомолку последовал их примеру. Вскоре поведение моё было замечено.

— Это что ж? Как картошку чистить — так «шнурок», а как масло отдавать — так «дембель»?

И был я восстановлен в правах.

Отрывок № 34

Боже мой, неужели никого из них больше нет: ни Ляховича, ни Кривенюка, ни «деда» Сапрыкина? Получается, нет. Столько не живут. Все ушли на вечный дембель. Если кто и задержался на этом свете, то из нижних чинов: Котов, Марасанов, Левша… Череменин — вряд ли. Хотя… Сейчас ему должно быть под восемьдесят.

И «Тантала» нет.

Ни «Тантала», ни Узбекской ССР.

А что есть?

Включи телевизор — узнаешь.

Отрывок № 35

А поссорились мы с Володькой Новиковым так: ко мне решила приехать жена. На три дня. Я долго её отговаривал, слал письма, объяснял, что это авантюра чистой воды. Однако Белка (в девичестве Белоножкина — отсюда студенческое, а затем и семейное прозвище) была именно авантюристкой.

«Ну ты хотя бы маршрут прикинь! — заклинал я её в письменном виде. — Добринка — Камышин — Волгоград — Ташкент — Янгиюль… Это ж с ума сойти! Увольнительных нет. Город опасный. Где тебе жить эти три дня? В гостинице? А как нам встречаться? В колхозных виноградниках?»

В любом случае мне нужно было заранее выгородить личное время. Самое печальное, что точная дата приезда оставалась неизвестной. Как получится. Может быть, даже завтра. И тут старшина Новиков назначает меня в караул. Лаемся до матерного визга. Но это ещё не ссора, поскольку всё происходит наедине.

— Ну некого мне больше ставить! Некого!..

Я взвинчен до такой степени, что, будучи уже на посту, окликаю проходящего мимо «черпака» из нашей батареи, прошу его зайти в каптёрку и устно передать кое-что старшине Новикову… Причём слово в слово.

Слова, понятно, сплошь матерные.

И он честно выполнил мою просьбу. Полна каптёрка «дедов», а тут заходит «черпак» и с наслаждением слово в слово всё передаёт.

Я уже говорил, что дедовщина часто напоминала мне Древнюю Русь. Если вы, скажем, ударили боярина рогом или чашей на пиру, то это отнюдь не личное оскорбление. Считайте, что в его лице вы ударили весь род.

Так и здесь. В лице Володи Новикова я публично послал матом весь майский призыв.