Честное рядовое

Впрочем, свято место пусто не бывает: не нашлось «шнурка» с дипломом — возник «дедушка» Марасанов, а это, согласитесь, лучший вариант.

Но какой же нужно было обладать смёткой, чтобы за год срочной службы огрести всего один внеочередной наряд, и тот не отработать!

Курили мы в каптёрке, а дверь по раздолбайству запереть забыли. Входит… не помню, кто. Не то комдив Кривенюк, не то замполит Карапыш. Кто-то, короче, входит.

А я нахожусь ближе всех к двери. Прятать окурок нет смысла, да и дым выдаст. Героически делаю шаг вперёд, заслоняя собой остальных.

— Виноват, товарищ майор! Забежал на секунду, а сигарету выбросить забыл…

— Наряд вне очереди!

Торжественно козыряем друг другу.

— Есть наряд вне очереди!

Майор выходит. Старшина Володя Новиков, шмыгнув востреньким своим носиком:

— Ну ты… это… Сам понимаешь… Замнём для ясности…

Мы с ним земляки. Я из Волгограда, он из Быково. Подтянутый, ладный, круглолицый. На скулах извечный румянец, носик, как было только что сказано, востренький. На подошвах — подковки из магниевого сплава. Когда марширует на плацу — искры летят.

Отрывок № 31

Что я по-настоящему научился ценить в армии, так это одиночество (оно же свобода). Заступаю ли на пост, остаюсь ли дежурить в кабине — всё, баста! Ни от кого не завишу, принадлежу сам себе. Обязанности? Выполняю их чисто автоматически, мысли же идут своим чередом.

Ночь. Никого нет. Вынес из капонира табуретку, поставил на бетон, сижу в окружении циклопических стен и огромных роз, а надо мной подобно замшелой плите тяжко провисает маскировочная сеть. Наконец глаза начинают слипаться. Встаю, выключаю свет. Сеть мгновенно становится прозрачной — и сквозь неё на меня рушится ночное мироздание. Незабываемый момент.

А попробуй я задуматься в казарме! В лучшем случае тут же подсядут с сочувственной физией, примутся выспрашивать: не заболел ли, или из дома какие неприятные вести?

Но это в лучшем случае. В худшем — быстренько найдут тебе работу.

И правильно. Задумавшийся солдат — явление крайне тревожное.

Отрывок № 32

Заглядываю нечаянно за ангар и вижу рядового Левшу. Стоит и плачет. В руках письмо. Подхожу.

— Что случилось?

Всхлипывает.

— Дай-ка, — отбираю листок, читаю. Странно. Хорошее письмо. В семье всё благополучно. Разве что скучают по Левше, даже какое-то домашнее животное — и то скучает.

Иду в каптёрку.

— Володь, — говорю. — Левша сегодня первый раз в караул заступает?

— Ну да…

— Не надо его ставить.

— Чего это? — ощетинивается старшина.

— Псих, — говорю. И рассказываю о том, что видел.

— А кого ставить?

— Меня.

— Не имею права. Ты только что из караула.

— Да нельзя ему оружия давать! Не помнишь, что в техническом было?

Не убедил. И мерещилось мне всю ночь нехорошее.

Две недели назад «шнурок» из технического дивизиона ночью в карауле вынул документы, положил на прицеп, убрал штык, зацепил карабин спуском за какой-то крючок и дёрнул на себя два раза (два!). Потом бежал к казарме, кричал «Мама!» и «Что я сделал!»

Пробежал где-то метров восемьдесят. Это с дважды простреленной грудью. Упал. Поднялся. Опять побежал. Подобрали. Приняли все меры. Бесполезно. Потерял громадное количество крови, лёгкое повреждено страшным образом, короче, умер на следующее утро…

Тьфу, зараза! Да провались он пропадом, этот Левша! Мне что, больше всех надо? Что я мог, то и сделал. Со старшиной вон поговорил…

Разозлился — и уснул.

Утром иду на позиции, по дороге высматриваю нашего пацана. Причём заранее чувствую: дёргался зря. Стрясись что-нибудь на посту, мы бы уже знали. Ну точно, вон он, фитиль, маячит с «саксаулом» возле третьего капонира. Рожица вроде вполне жизнерадостная.

— И как ты тут? — подойдя, нарушаю я Устав караульной службы.

— Да всё нормально… — застенчиво нарушает он в ответ.

Вот гад! Я из-за него ворочался, ночь не спал, а ему всё нормально!

Отрывок № 33

Как я уже упоминал, майские «деды» были тише и малочисленнее ноябрьских. Тем более заслуживает удивления то, что они учинили.

Прапорщик Иваниев забыл назначить людей в кухонный наряд. Кстати, и меня в их числе. Дело в том, что к тому времени мы со старшиной Новиковым успели разругаться (по моей вине), и я, невзирая на оставшиеся мне полгода, вновь не вылезал с кухни.

Итак…

Сыграли отбой. Отходим ко сну. Внезапно в «консервную банку» врывается спохватившийся прапорщик и начинает поднимать «шнурков» со шконок.

Сонный дембельский голос изрекает во всеуслышание:

— Прапорщик Иваниев, как выпьет, дурак, а трезвым не бывает…

Чем окончательно срывает того с болтов.

— Подъём!.. — рычит прапор, тряся за плечо очередную жертву.

— Да это что ж такое?! — взмывает вдруг злой и звонкий голос (тоже несомненно дембельский). — А «шнурки» что, не люди?!

— В штаб на него доложить!..

И вот при мне, впервые на моей памяти, заваривается русский бунт, бессмысленный и беспощадный. «Дедов» сметает с коек.

— Подъём!.. — орут они. — В штаб!.. Жаловаться!..

Ну и чем не броненосец «Потёмкин»?

Одурелые выдавливаемся из ангара наружу, рассеиваемся толпой.