Честное слово

“В жизни я, ни до того, ни после, не видал такого гостеприимного дома. Это не было русское гостеприимство, активно-радушное, милости просим. Тут скорее приходилось припомнить слово из обряда еврейской Пасхи: “всякий, кому угодно, да придет и ест”. После я узнал, что Игнац Альбертович выражал эту же мысль формулой на языке своего житомирского детства, и это была одна из его любимых поговорок: “А гаст? митн коп ин ванд!”, т. е. открой ему, гостю, двери на звонок, скажи: вот стулья, а вот чай и сдобные булочки: и больше ничего, не потчуй его, не заботься о нем, пусть делает что угодно – “хоть головой об стенку”. Должен признаться, что это и в самом деле помогало гостям сразу чувствовать себя как дома.

Жаботинский – человек другого времени, совсем другого контекста, вообще к русской культуре относившийся довольно прохладно, а вот поди ж ты – начинает рассуждать о русском гостеприимстве, и сразу картинка получается “правильная”: эта обволакивающая душевность (“активно-радушное”, как он пишет, гостеприимство), это напористое угощение – потчевание. Слово хлебосольство, правда, не фигурирует, но слово потчевать тут как тут. Особенно ценно, что в фокусе внимания находится здесь не русское гостеприимство, а еврейское, русское же привлекается лишь для сравнения, и свойства его полагаются очевидными.

Но как чудесен этот еврейский способ выражения, когда словесная форма несет лишь ничтожную часть смысла! Можно ли догадаться, что формула “Гость? Головой об стенку!” выражает крайнюю степень гостеприимства?

В словах сказано так мало и даже совсем не то, все же остальное: и про сдобные булочки, и хоть, – все это, видимо, должно передаваться интонацией, мимикой, жестикуляцией или просто подразумеваться. Вспоминаются многочисленные анекдоты, которые невозможно передать на письме, ну там, как старый еврей получил телеграмму от сына и возмущается: “Вот наглец, пишет: «Папа, пришли деньги!» Неужели нельзя было нормально написать: «Папа, пришли деньги?»”

[2007]

Лирические отступления

Один мой коллега говаривал, что, когда человек цитирует с ошибками, это даже хорошо, интеллигентно: сразу видно, что по памяти.

По-моему, это хорошо и еще в одном отношении. Ошибаясь в цитате, человек часто невольно редактирует цитируемого автора в соответствии со своими представлениями о разумном и прекрасном и тем выдает себя с головой. Вот, к примеру, знаменитые строки Сергея Есенина из стихотворения “Мы теперь уходим понемногу…”:

“И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве,
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.

Как раз мой выше не указанный коллега по какому-то поводу процитировал эти строки в таком виде: “Счастлив тем, что целовал я женщин [в этой части содержание счастья редактированию не подвергалось], / Пил вино, катался по траве…”

Нетрудно заметить, что здесь мы имеем дело не просто с заменой запамятованного слова на аналогичное. У Есенина шла речь о тихой радости и умилении, а в цитате получились буйство и разгул.

Это я все вот к чему.

Как-то раз в подмосковной резиденции главы российского государства (тогда им был Путин) в Ново-Огареве состоялась первая встреча президентов России и Франции в рамках визита Николя Саркози в Москву. В ходе встречи произошел примечательный диалог. Французский президент сказал, что хотел бы понять Россию.

“У нас есть очень известное стихотворение на этот счет, – ответил Путин. – Не знаю, как переводчик переведет, но на русском оно весьма убедительно:

“Умом Россию не понять.
Аршином общим не измерить.
У ней особенная стать.
В Россию нужно просто верить”.

С большим чувством, надо сказать, продекламировал. И в глаза посмотрел со значением. Конечно, убедительно – в особенности в новой редакции. Тютчев-то мямлил: “В Россию можно только верить”.

Казалось бы, разница небольшая: “можно только” или “нужно просто”. Ан нет, разница существенная.