Честный проигрыш

— Сейчас перейду и к Хильде. Разумеется, я не забыл о ней. Знаю, что это звучит бессердечно, но мое любопытство взыграло, и мне было интересно, до чего дойдет каждый участник этой истории. Я знал, что лестью любую женщину можно подвигнуть на что угодно. И тут даже не надо осторожничать. Льстите всегда безудержно, пусть непростительно безудержно, и они просто теряют голову, точь-в-точь как некоторые птицы и зверюшки, когда их особым образом поглаживают. И все-таки должен признать, что Хильда меня разочаровала. Легкость победы не всегда радует, и тут я надеялся встретиться с какими-нибудь занятными трудностями. Но первые же намеки возбудили ее подозрительность. Основания для нее имелись, а я довел дело до взрыва, нанеся штрих, который без преувеличения может быть назван мастерским. Я уже обнаружил во время своих прогулок по дому, что в письменном столе Руперта есть такой же тайник, как и в Хильдином. У Руперта он был пустым и пыльным, им явно никогда не пользовались. Прятать предметы в тайничках — это прерогатива женщин. Выбрав одно из экстатических посланий Морган, написанное вскоре после того, как мы стали любовниками, и полное более чем красноречивых намеков, я засунул его в потайной ящик Руперта. Потом между делом обмолвился, что ревизия мужниного стола может, вполне вероятно, освободить ее от ложных подозрений. Конечно же, она с негодованием отвергла это предложение и, конечно же, чуть не сразу последовала ему. И обнаружила письмо Морган.

— Откуда вы это знаете?

— От самой Хильды. Все это время она с величайшей охотой подробнейше информировала меня обо всем. Я в самом деле уважаю Хильду и почти не виню за то, что она быстро потеряла голову. Она хороший, добрый человек и, в отличие от других, совсем не эгоцентрична. Ее интерес не сосредоточен на ней самой. Поэтому рядом с ней отдыхаешь. Прежде, вы это знаете, она относилась ко мне враждебно, но теперь, рад заметить, полностью изменила свое мнение. Я получал огромное удовольствие от бесед с ней, от ее общества. В отличие от сестры она и естественна, и правдива. Если говорить правду, то в иных обстоятельствах… Ведь рядом с Хильдой действительно успокаиваешься…. Думаю, мне и в самом деле всегда нркна была женщина-мать… Впрочем, я здесь не для того, чтобы говорить о себе.

— Что сейчас с Морган и Рупертом?

— Самых последних сведений у меня нет. Но Хильда проинформировала меня о том, что было к моменту ее отъезда в Уэльс. Руперт настолько парализован чувством вины, ударами, нанесенными по самолюбию, и крахом репутации, что не в состоянии ни говорить, ни действовать. Морган со свойственным ей желанием съесть все сливки и при этом остаться безгрешной взывает к сестре, умоляя во имя святых дней детства любить ее, как и прежде. Должен сказать, что заданность их поведения просто не может не угнетать. Если б хоть кто-то из них был не запрограммирован, моя затея рухнула бы в первые же дни. Но они в самом деле марионетки. Марионетки!

— Вы разговаривали обо всем этом с Морган или Рупертом?

— Я старюсь не приближаться к Морган. Общение с ней вгоняет в уныние и даже не вознаграждает любознательность. С Рупертом я разговаривал. Он больше всего удручен гибелью служившего ему постаментом образа безупречного Руперта, каким-то странным образом приравненного им к Добру с большой буквы. Кроме того, он удручен тем, что Питер уничтожил его книгу.

— Питер уничтожил книгу Руперта?

— Разорвал в мелкие клочки. К сожалению, экземпляр был единственным. И все-таки вряд ли мир утратил шедевр.

— Но с чего Питер…

— Бедняга Питер всю жизнь был влюблен в свою мамочку, а недавно влюбился еще и в тетушку, так что, узнав, что папочка обманывает маму с тетушкой, просто не совладал с этой новостью.

— Но как он узнал об этом?

— От меня. Однажды он пришел домой, когда я сидел с Хильдой, и Хильда была в слезах. Я сказал ей, что выдумаю что-нибудь убедительно-успокоительное и тем собью его со следа. А вместо этого несколькими словами подвел его к правде. Дальше рке работало его воображение. Он мгновенно кинулся в бой и произвел, как я понимаю, немалый переполох. Может быть, и не следовало открывать все это Питеру. Я действовал, повинуясь инстинкту художника, совершенно спонтанно. И, думаю, он все равно узнал бы.

— Когда Хильда уехала в Уэльс?

— Позавчера. Я пришел бы вчера, но у меня началась чудовищная мигрень. Можно было бы рассказать вам все это и в прошлый раз, собственно, я и хотел это сделать, но вы начали говорить о своем отце, и потом казалось уже неуместным перейти к этой странной истории.

— Почему вы рассказываете ее сейчас?

— Ну, это вы сами знаете. Я действительно не предполагал заводить все так далеко. Но нити выскользнули из рук. Думаю, это и с вами случалось. Говоря откровенно, я уже просто устал от этой истории и не знаю, что делать дальше.

Таллис сидел, размышляя. Потом вскочил:

— Нам нркно позвонить Хильде.

— И рассказать ей все?

— Да. Нркно им все открыть. Немедленно. И звонить будем не отсюда — тут у всех стен уши. Из телефонной будки, она тут рядом. Пошли.