Чёт и вычет

Сломался голос твой, тинэйджер-соловей;
деревья прячут в тень сухой излом ветвей —
так руки прячут от господ простолюдины.
Ноябрь уж наступил. За этого «ужа»
любой вассал ЛИТО, от вредности дрожа,
осиновый мне кол вобьет в район грудины.

В нем бездна правоты, поскольку он привык

хранить от «косяков» великий наш язык,
но мне давно плевать (мне коньячку долей-ка…)
Но мне давно плевать. Я осенью никто,
и слишком далеко ближайшее ЛИТО.
Живи и здравствуй, уж, безвреднейшая змейка.

Вновь ветром за углом – голодным, как койот —

я ранен, а потом пускай меня добьет
холодный серый шелк пустой небесной тверди.
Еще не стала льдом наружная вода,
но кончились в игре все козыри, когда
предчувствие зимы заполнило предсердья.

От дня отгородясь неодолимым рвом,

на мир снисходит ночь в молчанье гробовом;
звезда в моем окне косит безумным оком…
Да, я давно не тот. И все – давно не те,
но осень говорит, что сила – в простоте,
и водит предо мной манящей бритвой Оккам.

Ноябри

Проигранными вдребезги пари,
не верными ни Богу, ни отчизне
бродячими котами ноябри
приходят в неприкаянные жизни.
И все трудней хранить в себе тепло,
звучат шаги потерянно и гулко…
Глядит на всех затравленно и зло
трубопровод сырого переулка,
где ты бредешь, где хмарь и пустота,
где серые заплаканные стены,
и на лице опавшего листа
арабской вязью выделились вены.
Здесь корабли дрейфуют на воде
вслепую, потеряв свои пенаты.
Здесь, «ничего» помножив на «нигде»,
ты вычислишь свои координаты.
Когда, холодной мрачностью дыша,
порывом ветра ломкий воздух вспорот,
куда-то в пропасть падает душа,
как мертвый дождь на полумертвый город.

Предчувствие зимы

Остались только в книгах приключения.
Есть лишь покой, исполненный значения.
Твоя Итака ждет тебя, Улисс.
В термометре – усталый столбик Цельсия
бредет, как похоронная процессия
безмолвная, по переулку вниз.

Как прежде, сердце с разумом не знаются,

и снова провода разъединяются,
исполнив прихоть проржавевших клемм.
А сверху, мерзлым слоем землю выстелив,
летят, как льдинки, прописные истины.
Но где они прописаны? И кем?

В родстве нездешнем черное и белое,

и частное объединилось в целое,
гармонию, как счастье, обретя.
И, с небесами не дружа суровыми,
снег, падая, становится сугробами —
аморфными, как пена для бритья.

Что наша жизнь? Игра воображения,

нехитрых санок резвое скольжение,
движение из полутьмы во тьму.
И в этой бесконечной тихой замяти
виновно, как всегда, пространство памяти
в рожденье слов, не нужных никому.

Декабристы