Чет-нечет

Скучая от нудного ожидания, Бахмат, Голтяй и Руда перебрались в угол, где настил поцелей, размели труху и достали кости. Наблюдателем остался Вешняк. Товарищи, похоже, не сомневались, что, когда придет срок, мальчишка и сам поймет, кого стерегут. Его дразнили, подавляя своей уверенностью, знанием каких-то неведомых Вешняку обстоятельств, а он злился и принимался вертеться, благо тут можно было и на корточки сесть, и стоять, и на пол лечь, хоть боком, хоть на живот, – все равно видно и не упустишь. Товарищи изъяснялись обиняками – хватало и намеков, он догадывался.

Но заметил мать уже в переулке возле ворот Варламки Урюпина и с невнятным вскриком вскочил. Разбойники поспешно сунулись к мальчику, обступили, обсели, заглядывали через голову. Нужды не было однако держать, Вешняк и сам подавил крик – мать пришла не одна, а в сопровождении двух стражников. Один из них постучал в ворота, и холоп, который открыл, сдернул шапку. Значит, стучавший и был сам хозяин.

– Варламка, – подтвердил Бахмат, – вот, в киндячном зеленом зипуне и шапка червлена. Тюремный целовальник, он твою матку привел.

Все четверо припали к щелям, но смотреть было нечего – ворота закрылись, и улица опустела.

– Сейчас она обратно пойдет? – спросил Вешняк, не оборачиваясь.

– Постельничает твоя мамка у целовальника, – сказал кто-то в спину. «Постельничает» – говорили они так, будто в слове заключалось что-то дурное. Хотя стирка или шитье, другая какая белая работа – что тут нечистого? Сосредоточившись на этой мысли, Вешняк держался щели и ждал только, чтоб от него отстали, кончили свои разговоры.

И они не стали его терзать, «ну, ну, не пропусти» бросили и вернулись к костям.

Захваченный страстью ожидания, Вешняк больше не вскакивал, не носился взад-вперед, не тыкался головой в кровлю, не выгребал из кармана всякую всячину, не сводил глаза к переносице, чтобы увидеть кончик плоти на собственном лице – и думать забыл про те бесчисленные занятия, которые делают жизнь не скучной штукой.

Улица погружалась в тень, и вечер переходил в сумерки. Нетерпение охватывало Вешняка приступами, он посматривал на товарищей – то ли помощи просил, то ли, наоборот, опасался непрошеного вмешательства. И то, и другое представлялось мало вероятным, за игрой они вовсе перестали замечать мальчишку. Там у них возникло недоразумение, которое они пытались разрешить, не прибегая к средствам более сильнодействующим, чем пара-другая выразительных замечаний. Когда Вешняк оглянулся в следующий раз, вспыхнула драка: Голтяй держался за челюсть, Руда за нож, а Бахмат сохранял невозмутимость, не выказывая никому предпочтения.

Вешняк отвернулся и забыл. В самом деле, там ничего не произошло. Ничего не происходило и у ворот Варламки. Бахмат ступил за спину и опустил на плечо руку – сейчас скажет что-нибудь особенно дурное, болезненно напрягся Вешняк.

«Постельничает». Они стали рассуждать между собой, как это вообще бывает. Сплошь и рядом да каждый раз. Бахмат припомнил кстати какую-то Аксютку – дело-то, Руда, в Шуе было, чуешь? – целовальник вынул ее из тюрьмы к себе на постель. Ну, и когда он ее хорошенько… натянул, то захрапел во все сопелки, а стерва эта, не будь дурой, вытащила у него потихоньку из-под подушки ключи. От всей-то тюрьмы ключи!

Вешняк высвободился, они продолжали рассуждать сволочными голосами, он скользнул мимо ноги, кого-то толкнул – если пытались его задержать – и прыгнул в черный провал.

Он подбежал к воротам и стал стучать, подобрав с земли камень: мама! мама!

Вышел здоровенный детина в подпоясанной ниже брюха рубашке.

– Пусти меня! – рванулся Вешняк, чтобы прорваться во двор, холоп отшвырнул. – Где мама? – злобным щенком наскочил Вешняк.

– Забью, дурачок! – предупредил холоп. – Чего надо?

Много наговорил Вешняк, пока детина расположен был слушать, но терпения хватило тому не надолго – ушел. Впрочем, он велел ждать. Определенно сказал. Вешняк стукнул, подозревая, что обманули, но ломиться все же не стал, упершись кулаком в тын, замер.

Когда калитка заскрипела и Вешняк кинулся к ней, ожидая мать, появился Варлам – приземистый мужик с толстой шеей, которая понуждала его бычить вперед голову. Лицо у него было корявое, задубелое, но густая борода и волосы сплошь темные, без седого волоска. Варлам оттеснил животом мальчика и вышел на улицу.

– Ну что, пащенок? – сказал он, озираясь.

– Маму пустите, – Вешняк с трудом сдерживался, чтобы не кричать.

Варлам поглядел в один конец улицы и в другой – безлюдно. Мальчишка повизгивал.

– Заткни хайло, нет здесь твоей матери, – сказал Варлам негромко.

– Есть!

– Как бог свят нету! – И Варлам Урюпин перекрестился, довершая чудовищную ложь святотатством.

Вешняк онемел, не зная, чему верить. Варламка же, поглядевши еще по сторонам, взялся опять за калитку. Мальчишка кинулся на него с воплем и отлетел, сбитый с ног.