Чет-нечет

Несомненно, это была лазейка, возможность разойтись с Варламом – должен был Руда соблазниться! А он уставился с тупым недоумением, словно в мозгу его образовалась зияющая прореха.

И не вопрос его удивил, не предложение, голос. Проникновенный был у Федьки голос, так что и сострадание чудилось. На лице разбойника обозначилась вымученная улыбка, черные губы скривились.

– Поцелуй меня в сраку, – сказал Руда. У него не было сил браниться, потому ответное его предложение звучало бесстрастно, перенял тихую Федькину интонацию.

Конечно, она не смутилась, как девица, не тот это был случай, но скверно себя почувствовала, так скверно, что и сказать нечего.

– Хлопцы, вязать давай! – велел Варлам, отстраняя от себя женщин. На голову целовальнику намотали тюрбан тряпок, остался один глаз. И сверкал. Широкая ряшка раздалась под повязкой еще больше, словно распухла от ядовитого укуса. Воспаленная кожа горела багровым углем, усы, всклокоченная борода, там где натекла и подсохла кровь, слиплись.

Вязать Руду взялись казаки и охотники из толпы. Сначала веревкой из лыка ему скрутили руки. И сразу пришлось перематывать наново – найденный где-то в грязи гнилой обрывок лопнул. Объявился другой конец, аршина три почернелой лыковой веревки, на которой спускают в колодезь ведра. Еще раз скрутили разбойнику руки, свели спереди и замотали в несколько оборотов. Потом, как скотину, уложили набок и тем же лыком, отрезав кусок, стали мотать ноги.

Руда тяжело дышал. Он догадывался, зачем его повалили и к чему готовят.

А Федькина мысль онемела, Федька отказывалась понимать. Лохматый, из скрученных жгутов узел на запястьях Руды напоминал тюрбан целовальника, тоже сложенный жгутами. Федька не упускала из виду этот узел. Вместе с мыслью онемели чувства, происходящее обволакивало ее, ничего не раздражая. Да и саму себя Федька теряла, переставая временами сознавать свое существование в пространстве.

– Кафтан бы снять, загорится, – посоветовал кто-то в толпе.

Отозвался щуплый торопливый малый, который никак не успевал применить себя к делу: дергал без нужды туго затянутое лыко или хватал Руду за плечи, когда тот не думал сопротивляться:

– Черт с ним, с рваньем, – сказал малый весело. –Лохмотья, дрянь, и в кабаке не возьмут, на полчарки не хватит.

– Сукно доброе, – возразила смирная пожилая женщина.

– Твое что ли? – насмешливо заметил кто-то в толпе.

Подыскали подходящую слегу – толстую длинную жердь. Слегу вставили между ног, Руда безучастно позволял себя перекладывать. Руки завели ему назад над головой, так что дерево, а его между тем продвигали, уперлось в запястья, и мужики стали налегать, чтобы продернуть дальше. Но то ли Руда – полуживой, покалеченный – изворачивался, то ли они мешали друг другу, но все не могли сладить, попасть слегой между рук, зря надсаживались, сбивая в кровь стянутые вместе запястья. Вознеслась брань, крики, мужики злобно пыхтели, придавив Руду; забегая с разных сторон, тяжело топал Варлам, ронял матерные слова и едва находил, где подсунуться, чтобы пнуть сапогом. А когда изловчился – в самый клубок саданул носком, попал по твердому – отчетливый сухой стук и всхлип.

Мужики поднимались. Руда обмяк, дерево продернули как хотели, насквозь: между связанными ногами, вдоль спины, и через руки. Варлам мог пинать куда пришлось: в живот, в голову, в пах. Руда лежал боком, растянутый на слеге, и при каждом ударе вздрагивал, что дохлая скотина. В голове у него помутилась, беспомощный, в обмороке от боли, от слабости, от потери крови, он протяжно стонал, мало что уже сознавая.

Подняли слегу, приняв ее за далеко выступающие концы, Руда провернулся брюхом к земле и провис.

– О нет, нет! – бессмысленно прошептала Федька.

В страстной муке ощущала она раненное плечо Руды, нестерпимо вывернутое. Руда сипел, роняя вперемежку со стонами обрывки проклятий и богохульств; длинная жердь упруго подрагивала, и каждый толчок пронизывал его мукой.

Против пылающего темно-красным огнем сруба очертания мужиков и растянутое между ними тело наполнилось тенью, тень истончалась жаром, слега терялась, обозначенная исчезающей чертой, – казалось, Руда завис без опоры. Усилие чужой воли оторвало его от земли, покачиваясь, воздымался он все выше и выше, пока не поднялся над головами, и здесь исчерпано было усилие, он парил, отторгнутый от земли.

Однако стали Руду опускать – не смогли вздеть на жар – высоко, видишь. Изъеденные огнем головни бревен светились насквозь, но не рассыпались, стояли стеной по-прежнему, в щелях проглядывало раскаленное нутро. Помешкав, мужики отпрянули вместе с Рудой, опаленные и сами. Они уложили слегу на плечи и пошли в обход, забирая подальше от жара.

Толпа жадно сдвинулась, поволокла, и Федька пошла вместе со всеми, спотыкаясь. Ее остервенело пихали, пробиваясь вперед, ее теснили, Федька уступала, не взглянув, пока не оказалась позади сомкнутых спин. Шебуршение, перепалки, еще пытался кто-то переместиться, но вот напряженная любострастным волнением толпа замерла, и наступило молчание.