Четверо Благочестивых. Золотой жук

Все это было произнесено с пылом, достойным влюбленного юноши, и надо сказать, что на лице женщины не отразилось неодобрения, когда она выслушивала сии речи.

– Прогуляйтесь со мной, – сказала она тоном королевы, дарующей высочайшую привилегию.

Вместе они сошли с аллеи, по которой гуляли толпы отдыхающих, и пошли через открытое пространство. Разговор шел о Риме, об охотничьем сезоне, о прогулках по Кампаньи и о дворе принцессы Лейпниц-Савальо… Леон всегда внимательно штудировал страницы светской хроники в итальянских газетах и запоминал все, что читал.

Наконец они вышли к месту, где росли деревья и стояли удобные садовые скамеечки. Леон заплатил внимательному смотрителю, и после того, как тот важно удалился, восторженно произнес:

– Какое наслаждение остаться наедине с богиней! Синьорина, поверьте, я говорю вам это…

– Лучше скажите мне кое-что другое, мистер Леон Гонзалес, – сказала женщина, на этот раз по-английски, стальным, холодным как лед голосом. – Почему вы следите за мной?

Если она рассчитывала прямотой вопроса привести его в замешательство, то только лишь по той причине, что плохо знала Леона.

– Потому что вы очень опасная женщина, госпожа Кошкина, – совершенно спокойно ответил он. – Тем более опасная, что Господь Бог наградил вас сладострастными губами и прекрасным телом. Сколько молодых и пылких работников иностранных посольств разглядели в вас эти качества?

На это она только рассмеялась, похоже, слова эти доставили ей удовольствие.

– Кажется, вы начитались не тех газет, – сказала она. – Нет, дорогой мистер Гонзалес, я остаюсь вне политики… Политики мне скучны. Мой бедный Иван борется в России с Экономической комиссией и живет там в постоянном страхе из-за своих широко известных либеральных взглядов. А я, как видите, в прекрасном капиталистическом Лондоне. Удивительно комфортный город! Поверьте, Ленинград – не место для благовоспитанной дамы!

Айсола Кошкина была Айсолой Капреветти до того, как вышла замуж за юного красавца – атташе российского посольства. Задатки революционера проявлялись в ней с самого рождения, и теперь эта особенность характера переросла в настоящий фанатизм.

Леон улыбнулся.

– Для благовоспитанной дамы есть места и похуже Ленинграда. Мне будет искренне жаль видеть вас шьющей робы в эйлсберийской колонии.

Она смерила его надменным взглядом.

– Это угроза, а угрозы мне скучны. В Италии мне угрожали… самыми жуткими вещами, если я хоть раз покажусь не с той стороны Симплона[50], хотя я – самое безобидное существо в мире. Вас, разумеется, наняло правительство. Для меня это большая честь! Позвольте узнать, правительство какой страны вы представляете?

Леон усмехнулся.

– После вашего последнего визита Италия практически закрыла свои границы, – сказал он. – Вы и ваши друзья доставляете всем массу хлопот. Ничего удивительного, что правительство не может остаться в стороне. Они там не хотят проснуться однажды утром и узнать, что оказались вовлечены в какой-нибудь скандал и что следы очередного политического убийства ведут… скажем, в Англию.

Женщина пожала прекрасными плечиками.

– Как драматично! И поэтому бедная Айсола Кошкина должна жить под постоянным надзором сыщиков и бывших убийц? Я надеюсь, вы и ваши драгоценные друзья исправились?

Улыбка на тонком лице Гонзалеса стала еще лучезарнее.

– Если нет, что бы, по-вашему, произошло, синьора? Сидел бы я здесь, вел бы этот чудесный разговор? Или, быть может, однажды утром где-нибудь у Лаймхаусских доков из Темзы выловили бы ваше холодное, скользкое, покрытое илом тело, которое лежало бы на берегу, пока коронер не вынес бы вердикт: «Обнаружена утонувшей»?

Он увидел, как кровь отхлынула от ее лица, как страх проступил в ее глазах.

– Вы бы лучше попытались запугать Ивана… – начала она.

– Я отправлю ему телеграмму, но не в Ленинград. Сейчас он живет в Берлине под фамилией Петерсон… На Мартин-Лютер-штрассе, 904. Как все было бы просто, если бы мы не исправились! В канаве находят труп, полицейский обыскивает его карманы в поисках карточки…

Побледнев как мел, она вскочила со скамейки.

– Мне неприятно разговаривать с вами, – произнесла она, повернулась и быстро пошла прочь. Леон не стал идти за ней.

Через два дня после этого разговора в дом на Керзон-стрит пришло письмо. «Благочестивые» получали множество писем. Среди них были и недовольные, немало встречалось и таких, из которых вообще трудно было понять, что нужно их авторам, но время от времени среди утренней почты можно было отыскать и довольно интересные. И, как оказалось, грязный помятый конверт, весь в отпечатках пальцев, стоил тех денег, которые вытребовал у них почтальон – письмо пришло без марки. На конверте был указан следующий адрес:

«Четверо благочестивых, Керзон-стрит, Мей Фэр.

Уэст-Энд, Лондон».

Послание было написано человеком малограмотным. В письме говорилось: