Четверо детей и чудище

Пусть себе хвастается, думала я, — но на полдороге домой мы уже по горло были сыты историей про его выдающуюся победу. Вдобавок пошел дождь. Оказалось, в воздухе куда сильнее промокаешь, чем на земле. В мокрой одежде идти неприятно, но когда у тебя и перья выжимать можно — это в сто раз хуже. Под грузом отяжелевших крыльев мы повесили головы и опустили плечи, лететь стало ужасно тяжело. Из-за дождя так потемнело, что было непонятно, который час. Не может быть, чтобы скоро закат, подумала я, но все равно заволновалась. Что, если крылья исчезнут, когда мы будем высоко над землей? Вдруг мы в любую секунду можем рухнуть?

Мы попробовали лететь очень низко, на всякий случай, — дохлый номер. Кто-нибудь непременно задирал голову в небо и, увидев нас, принимался голосить.

Когда мы миновали густонаселенные кварталы и начался лес, стало полегче. Желающих гулять под проливным дождем находилось не много. Бесконечные леса, пустоши, луга. Найдем ли мы среди них свой Оксшоттский лес? Но у Шлёпы как будто спутниковый навигатор в голову встроен. Она вела нас все дальше, и дальше, и дальше, пока мы вдруг не увидели внизу желтое пятно песчаной ямы.

— Прилетели! — объявила она. Мы спустились и кучей-малой брякнулись на песок. Наши чудесные крылья все помялись и болтались на спине как мокрые занавески, при каждом движении из них сыпались перья.

Папа с Элис увидели нас и рассеянно, как во сне, нам помахали, но крыльев, судя по всему, так и не заметили. Дождь лил стеной, но они оба спокойно сидели под деревом, волосы у них прилипли к голове, с носа на подбородок стекала вода. Шлёпа устало поднялась, расправила драные крылья, подлетела к Элис и сделала вокруг нее несколько кругов. Элис даже бровью не повела.

Шлёпа вернулась обратно к нам и на корточках села в песке.

— Она меня как будто вообще не видит, — буркнула она.

— Да, она вроде как в трансе. Это все псаммиадово волшебство — сама знаешь, — сказала я.

— Она такая, даже когда не в трансе. Только если не пилит меня. И папа тоже. После того как он с этой паршивкой спутался, даже он все время в трансе. Письмо из одного вшивого предложения — нет, ну надо же. Небось целую минуту на него потратил.

— Ладно тебе. Не куксись. Зато благодаря твоему желанию у нас был совершенно невероятный день, — сказала я.

— Только что-то оно мне надоело, желание это. Пора будить спящих красавиц и двигать домой.

— Надо дождаться, пока крылья отвалятся, — сказал Робби. — Эти-то их не увидят, а вот другие люди… Кто-нибудь опять решит поймать нас и сдать газетчикам, как этот мерзкий тип в том доме.

— Закат, можно считать, состоялся. Такой ливень, что солнца все равно не видать. Псаммиад, ау! — Шлёпа плюхнулась подбородком в песок. — Вы там? Это я, Шлёпа, крикунья которая. Я вся промокла и еще по голове получила, а чая вообще не давали. Я домой хочу. Не могли бы вы в виде исключения вылезти и исполнить еще одно малюсенькое желаньице? Мы хотим только, чтобы дурацкие крылья отвалились.

— Он в такой дождь ни за что в жизни не вылезет. Псаммиад ненавидит воду. Наверняка зарылся глубоко-преглубоко, чтобы не промокнуть, — сказала я.

— Может, он сейчас исполняет желание какого-нибудь австралийского пацана, — предположил Робби. — Кстати, идея. Можно завтра пожелать, чтобы мы все в Австралии оказались. Мне бы ужасно хотелось увидеть коал и кенгуру.

— По-моему, они теперь все по заповедникам и паркам, — сказала я. — И завтра все равно моя очередь. Я постараюсь что-нибудь особенное пожелать, все-таки это наш последний раз. Пока еще не знаю, что именно. С крыльями трудно тягаться, — вежливо прибавила я, чтобы потрафить Шлёпе.

— Я их уже видеть не могу, — сообщила она. — Слушай, Розалинда, а дерни-ка меня посильней за крылья. Может, они оторвутся.

Я потянула изо всех сил. Шлёпа завопила от боли.

— Извини! Я не нарочно, — сказала я.

— Порядок. Тяни сильнее, — попросила она.

Все бесполезно. Крылья приросли к ней так же надежно, как руки и ноги.

— Может, нам теперь вечно их на себе таскать, — мрачно сказала Шлёпа, то расправляя, то складывая крылья и обдавая нас градом брызг. — На них же ни одна куртка не налезет. И в дверь не протиснуться, и на кровать толком не лечь. И из дома не выйти — сразу массовые беспорядки начнутся. Хотя это как раз, может, и прикольно.

— Что-то тебе не очень прикольно было связанной сидеть! Хорошо, что я такой молодец, пришел и спас тебя, — сказал Робби. — Видела, как я врезал этому дядьке: сначала кулаком, а потом ногой — кия-я, бац, хрясь!

— Хорош, Робби. Сто раз уже слышали, — отмахнулась я.

Но он все равно принялся рассказывать по новой. Тогда мы со Шлёпой повалили его на песок, чтобы замолчал уже. Мы устроили какую-то дурацкую, мокрую, неуклюжую возню, хихикая и с трудом ворочаясь, придавленные отсыревшими крыльями. Моди забралась на всех сверху и стала прыгать и скакать, как будто мы живой батут. И вдруг свалилась, и мы все попадали друг на друга. Внезапно к нам вернулась легкость и свобода. Крылья наконец-то пропали!

— Мам, Дэйв, пошли домой! — крикнула Шлёпа.