Четвероевангелие

«Встает с вечери и снимает одежду. И взяв полотенце; Он опоясался. Затем льет воду в умывальницу. И начал мыть ноги учеников и отирать полотенцем, которым был опоясан» (Ин. 11: 4–5). Поскольку этим обычно занимались рабы и слуги, несообразность происходящего заставляет ап. Петра противоречить Учителю: «Не умоешь Ты моих ног вовек». На что Христос ответил: «Если не умою тебя, ты не имеешь части со Мною» (Ин. 13: 8). Как поясняет Златоуст, Христос говорил о том, чего «Петр более всего боялся и страшился – именно, чтобы не быть отлученным от Него. Когда Христос употребил угрозу, он тотчас утих»[401]. Свт. Кирилл дополняет: «…если, говорит, ты не примешь странного этого и необычайного наставления смиренномудрию, то не обретешь части и наследия со Мною»[402]. Омовение было знаком единства со Христом. Но дальнейшие слова Христа: «Омытого нет нужды мыть, разве только его ноги, но он чист весь; и вы чисты, но не все. Ибо знал Он предающего Его; поэтому сказал: не все вы чисты» (Ин. 13: 10–11) – показывают, что невозможно достичь единства с Богом только внешним образом при нечистоте совести. Под чистотой апостолов понимается нравственное очищение – «не иудейское омовение водой, но очищение совести»[403], ставшее плодом общения со Спасителем и принятия Его учения (см.: «Вы уже очищены через слово, которое Я проповедал вам» – Ин. 15: 3). В этом смысле Иуда Искариот, который был одним из Двенадцати, присутствовал на Тайной вечере и которому были омыты ноги, остался нечист: «Знал Он предателя Своего, потому [и] сказал: не все вы чисты» (Ин. 13: 11).

Предупреждение о присутствии на вечере предателя вызывает недоумение учеников – им казалось, что здесь все свои. Христос показывает, что именно такое предательство – от близкого друга – было предуказано в Ветхом Завете: «Да сбудется Писание: ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою» (Ин. 13: 18, ср.: Пс. 40: 10: «Даже человек мирный со мною, на которого я полагался, который ел хлеб мой, поднял на Меня пяту свою»). На Востоке изощренной формой предательства, предельной подлостью считалось предать друга, с которым разделял трапезу. Само трапезное общение есть признак дружбы; с другой стороны, если хочется сохранить себя от злого влияния другого человека, то, как советует ап. Павел в Первом послании к коринфянам, «с таким даже и не есть вместе» (1 Кор. 5: 11). В Псалтири такое предательство воспринимается как самая горькая обида: «Посреди его пагуба; обман и коварство не сходят с улиц его. Ибо не враг поносит меня – это я перенес; не ненавистник мой величается надо мною, – от него я укрылся бы, но ты, который был для меня то же, что я, друг мой и близкий мой» (Пс. 54: 12–14)[404]. Но в то же время каждый из учеников, услышав о предателе, спросил Христа: «Не я ли, Господи?» (Мф. 26: 22), понимая немощь своей любви и боясь непосильности усвоения жизнью слов Христовых.

«Когда же Он умыл их ноги и взял одежду Свою и возлег снова» (Ин. 13: 12). Снятие Господом с Себя одежды и затем облачение в нее символизирует добровольную жертву и воскресение: «Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее. Сию заповедь получил Я от Отца Моего» (Ин. 10: 17–18). Все евангелисты отмечают, что перед распятием с Христа была снята одежда, которую воины поделили между собой с помощью жребия. Ап. Иоанн видит в этом исполнение слов мессианского 21-го псалма: «Разделили ризы Мои между собою и об одежде Моей бросали жребий» (Ин. 19: 24).