Четверть века назад. Часть 1

Она ошибалась: Гундуровъ былъ тутъ ни при чемъ. Мысль поднести Пушкина княжнѣ обществомъ всѣхъ актеровъ Гамлета принадлежала Духонину, который, не менѣе самого нашего героя, оцѣнивалъ «особенныя словечки» княжны, и взялся достать и велѣть переплести въ Москвѣ экземпляръ въ ту пору уже дѣйствительно почти ненаходимыхъ сочиненій поэта [37]. По его же мысли, каждый изъ участвовавшихъ въ подаркѣ приписалъ своею рукой къ печатному тексту кто стихъ, кто строфу, кто цѣлое стихотвореніе Пушкина, не пропущенные тогдашнею цензурой въ печати, но которые тогда хранились въ памяти чуть не у каждаго. Молодые люди посвятили этой работѣ двѣ ночи сряду… Рукой Гундурова прибавлены были къ стихотворенію Деревня извѣстныя, опальныя тогда, строки:

Увижу ль наконецъ народъ освобожденный
И рабство падшее по манію царя, и проч.

Ему же поручено было написать «посвященіе» княжнѣ, но онъ не сладилъ съ нимъ: субъективное его чувство къ ней такъ и пробивалось наружу сквозь каждую накиданную имъ строку. Онъ это понималъ — и отказался рѣшительно… Попробовали было и Ашанинъ, и Свищовъ, но у обоихъ у нихъ все выходило водевильнымъ куплетомъ; ихъ забраковали. «Посвященіе» скропалъ наконецъ землемѣръ Постниковъ, скромный молодой человѣкъ, благоговѣвшій предъ Линой, съ тѣмъ оттѣнкомъ противъ Факирскаго что онъ видѣлъ въ ней не «Жоржъ-Сандовскую героиню», а «святую изъ Чети-Миней». Его стихи, несмотря на довольно плохія ихъ рифмы, были единогласно аппробованы, какъ выражающіе общее всѣмъ впечатлѣніе производимое Линой, и затѣмъ на вклеенномъ нарочито для этого въ книгу листѣ бристольской бумаги переписаны имъ великолѣпнымъ писарскимъ почеркомъ, со всевозможными росчерками и украшеніями перомъ…

— И въ какой тайнѣ, смѣялась Ольга, — держали это они всѣ!..

Ей вспомнился при этомъ Ашанинъ… и тутъ же, невѣдомо какимъ процессомъ, пронеслось у нея въ головѣ и сказалось мысленно: «противный!» Она сжала брови…

— Къ завтраку уже второй разъ звонили! доложила въ это время «Lucrèce», бережно укладывавшая на стульяхъ, за отсутствіемъ дивана въ кабинетѣ княжны, ея новое платье.

— Надобно идти, тамъ ужь пріѣхали гости, сказала Лина.

На лѣстницѣ Женни Карнаухова пропустила ее впередъ и, задержавъ Ольгу за руку, прошептала ей на ухо:

— Говори, ты знаешь кѣмъ она занята?

Барышня усмѣхнулась, подумала…

— Знаю! сказала она.

— Кто же, кто, говори!..

— Не могу. Угадай сама!

— И угадаю! воскликнула княжна, — а ты, дрянь, отъ меня секретничаешь!.. Ну а твой, «le capitan», расхохоталась она опять, — здѣсь, разумѣется?

— Здѣсь! не могла не засмѣяться и Ольга.

— Послушай, «la barischnia», это я тебѣ серіозно теперь говорю, вспомни мое слово: tu est trop ambitieuse, — жалѣть будешь!

— Мое дѣло! отрѣзала на это дѣвица Акулина, и побѣжала отъ нея въ догонку Линѣ.

XLII

Въ столовой — Аглая Константиновна была уже тамъ — никто еще не принимался за ѣду, ожидая новорожденную. «Эльсинорскій дворъ» въ полномъ составѣ своемъ, съ королемъ-Зяблинымъ во главѣ, пошелъ ей на встрѣчу едва показалась она въ дверяхъ. «Бригантъ» шагнулъ торжественно впередъ, склонилъ голову, изящно, по-балетному изогнулъ руки, и поднесъ ей въ богатомъ портбуке большой букетъ, кайму котораго составлялъ двойной рядъ бѣлыхъ розъ и лилій, а средина была набрана изо всѣхъ тѣхъ полевыхъ цвѣтовъ и травъ которые называетъ и раздаетъ окружающимъ Офелія въ сценѣ своего безумія: васильки, павилика, ноготки, маргаритки, дикій тминъ

— Bravo, monsieur Зяблинъ, charmant le bouquet, charmant! крикнула ему со своего мѣста княгиня.

Но, къ удивленію ея, онъ отвѣчалъ ей на это далеко не обычнымъ ему, холоднымъ, почти недовольнымъ взглядомъ, обвелъ затѣмъ глазами кругомъ, какъ бы приглашая всѣхъ ко вниманію и, обращаясь къ Линѣ, he успѣвшей еще выговорить слова, началъ вдругъ на распѣвъ своимъ сладкимъ, напоминавшимъ о сдобномъ тѣстѣ голосомъ:

— О роза майская, Офелія! О ты….

Это было совершенно неожиданно: въ программѣ нашихъ молодыхъ людей Зяблинъ долженъ былъ поднести княжнѣ этотъ букетъ отъ имени ихъ всѣхъ, и только; никакой рѣчи при этомъ не предполагалось. То что онъ былъ намѣренъ, повидимому, проговорить ей теперь, шло, значитъ, единственно отъ него лично, а между тѣмъ могло быть понято «остальною публикой», какъ нѣчто сочиненное сообща, иди по крайней мѣрѣ аппробованное ими…. Безпокойно, съ недовѣрчивою или насмѣшливою улыбкой на лицахъ переглянулись актеры….

— О роза майская, Офелія! О ты,
Прелестнѣйшій цвѣтокъ во всей подлунной,
Ты что тоску, и грусть, и самый адъ….

— Помилуйте, чуть не вскрикнулъ Чижевскій, — да это онъ прямо изъ моей роли валяетъ!

«Шш, шш!» раздалось со стороны «публики».

«Бригантъ» будто и не слышалъ; онъ откашлянулся и невозмутимо повторилъ:

— Ты что тоску, и грусть, и самый адъ….