Четверть века назад. Часть 1

— Что ты со мной дѣлаешь! едва могъ его языкъ проговорить въ свою очередь, — его била лихорадка… — Что ты со мной дѣлаешь! сказалъ онъ еще разъ, наклоняясь къ самому ея лицу, и жаднымъ движеніемъ ухватывая ея руку…

— Ольга Елпидифоровна, пожалуйте скорѣе, пожалуйте летѣлъ къ ней съ этимъ крикомъ на встрѣчу режиссеръ, чуть не сбивъ съ ногъ ламповщика попавшагося ему на встрѣчу.

Она вырвалась, и побѣжала на сцену…

Гундуровъ тѣмъ временемъ, все съ тѣмъ же нервнымъ помаргиваніемъ вѣкъ и сосредоточеннымъ выраженіемъ лица, разгуливалъ по оставленному для него, свободному пространству сцены. Такъ же тоскливо было у него на душѣ, но эта тоска какъ бы все выше и выше подымалась теперь, выливаясь изъ рамокъ его личныхъ ощущеній. Она какъ бы владѣла имъ теперь безо всякой субъективной причины, безо всякаго положительнаго довода, а какъ бы произвольно избравъ его сосудомъ изъ котораго должна была изливаться она. Онъ испытывалъ ея муку, и словно припомнить не могъ откуда налетѣла она въ его душу, какъ не помнитъ расходившаяся волна того вѣтра что наканунѣ поднялъ ее изъ глуби моря… То что предстояло ему теперь, сейчасъ, эта безконечная, безнадежная скорбь человѣка-Гамлета, это была его скорбь, онъ уже не могъ отдѣлить ея отъ того чего-то особеннаго, лично ему принадлежавшаго, изъ котораго изошла она… Тотъ, болѣе дѣйствительный, чувствовалъ онъ, чѣмъ сама дѣйствительность, міръ правды искусства захватывалъ и уносилъ его… Сквозь занавѣсъ, отдѣлявшій его отъ этихъ «людей собравшихся глазѣть на него», доносились сквозь звуки музыки назойливое жужжаніе ихъ «пустыхъ рѣчей», ихъ «безсмысленный смѣхъ»…. и все выше, выше подымалось въ немъ надъ этою «людскою толпой» чувство той «человѣческой», безконечной скорби въ правдѣ искусства. И ничего кромѣ этого чувства будто и не существовало никогда въ его душѣ…

«Кто снесъ бы бичъ и посмѣянье вѣка,
Безсилье правъ, тирановъ притѣсненье,
Обиды гордаго, забытую любовь,
Презрѣнныхъ душъ презрѣніе къ заслугамъ,
Когда бы могъ насъ подарить покоемъ
Одинъ ударъ?»

читалъ онъ безсознательно громко изъ своего знаменитаго монолога, самъ какъ бы летя на крыльяхъ этихъ выговариваемыхъ имъ словъ.

— Полнехонько-съ! съ веселою улыбочкой и тѣмъ особымъ шепотомъ которымъ говорятъ за кулисами, обратился къ нему декораторъ, стоявшій рядомъ съ занавѣщикомъ у перваго плана, откуда сквозь узкій просвѣтъ между занавѣсомъ и порталомъ видна ему была зала.

Гундуровъ почти злобно взглянулъ на него. «Къ чему эти нелѣпыя слова?» какъ бы сказало что-то внутри его…

— Гамлетъ, на ваше мѣсто, пожалуйте! сказалъ подбѣгая къ нему режиссеръ, покончившій съ установкой Ольги Елпидифоровны съ ея «придворнымъ хвостомъ» у кресла королевы.

Сергѣй занялъ свое мѣсто, скрестилъ руки, все также безсознательно, высокомѣрно и горько улыбаясь…

Режиссеръ торопливо попятился опять назадъ ступнями, окидывая теперь взглядомъ весь ансамбль скомпонованной имъ картины, и одобрительно качнулъ головой подъ заключительный тактъ тутъ же смолкнувшаго полонеза…

— Готовомъ? спросилъ онъ.

На всѣхъ лицахъ пробѣжало нервное движеніе, — то невольное и неизбѣжное движеніе страха, испытываемаго даже ветеранами сцены предъ торжественною минутой поднятія занавѣса. Никто не отвѣтилъ…

Отвѣта и не ожидалось. Режиссеръ подбѣжалъ къ занавѣсу, опущенному предъ самой будкой суфлера:

— Тутъ? прошепталъ онъ, нагинаясь къ самому полу, зная напередъ, что суфлеръ на мѣстѣ, но исполняя все по обычаю.

Занавѣсъ чуть-чуть заволновался, и изъ-подъ него выдвинулась на половину суфлерская книжка.

Режиссеръ еще разъ обернулся, къ актерамъ, медленно поднялъ и опустилъ затѣмъ голову и руки, какъ дѣлаютъ это запѣвалы военныхъ пѣсенниковъ, и на цыпочкахъ выбѣжалъ въ кулису…

Перья на беретахъ «придворныхъ» дрогнули какъ-то разомъ. Исправникъ-Полоній съ растеряннымъ лицомъ воззрился вдругъ на Зяблина-Клавдіо. Вальковскій схватился за эфесъ шпаги. Ольга Елпидифоровна поднесла руку къ брилліантовой бабочкѣ воткнутой въ ея косу, какъ бы справляясь тутъ ли она…

Три удара сапога о полъ раздались слѣва въ кулисѣ. Медленно и безшумно взвился на своихъ кольцахъ матерчатый занавѣсъ, и съ легкимъ колебаньемъ длинной бахромы подобрался красиво густыми фестонами подъ складки портала….

LIV

Ta douleur est nôtre douleur à tous, Hamlet…

G. Sand.

Міръ иной,

Свободный, свѣтлый, безграничный,

Какъ рай лежитъ передо мной.

Языковъ.

Съ поднятіемъ занавѣса вся зала словно колыхнулась головами впередъ. За мгновенно наступившею тишиной пронеслось на мигъ нѣчто похожее на шелестъ вѣтра въ листьяхъ; постановка картины произвела надлежащее впечатлѣніе…

За тѣмъ всѣ глаза устремились на Гамлета.

Прежде всего такъ поразителенъ былъ этотъ одинокій траурный костюмъ противу той роскошной пестроты и блеска… Затѣмъ онъ самъ…