Четверть века назад. Часть 1

— Ахъ, какъ вы хороши въ этомъ костюмѣ! говорила она ему опять, какъ бы не умѣя теперь ничего болѣе сказать и дѣлать какъ говорить это и любоваться имъ…

— Ты хороша какъ сама красота, Оля, божество мое! восклицалъ онъ;- ты опять моя, ты меня любишь… Ты придешь опять, да?… Сегодня ночью, сюда, въ театръ…. Я все изучилъ: тебѣ сверху изъ твоей комнаты прямо только спуститься по лѣстницѣ въ корридоръ, я буду тамъ ждать тебя… Во всей этой части флигеля ни сторожа, ни живой души нѣтъ… Да, ты придешь, придешь?…

Онъ изъ-подъ мантіи обнялъ своимъ атласнымъ рукавомъ ея упругую талію, притянулъ къ себѣ…

Она безмолвно, все шибче и шибче дыша высокою грудью, потупила свои влажные глаза…

— А теперь только разъ, разъ! шепталъ онъ, чувствуя какъ у его груди билось ея сердце…

Губы ея прижались къ его губамъ…

— А теперь довольно, пустите… пусти! вскликнула она вдругъ, — могутъ замѣтить!..

Она отпихнула его, выпростала шлейфъ изъ угла, подобрала его на руку, и побѣжала прямо, вдоль кулисъ, еще не отдавая себѣ ясно отчета въ томъ что дѣлала. Она остановилась у передней занавѣси, и приникла пылавшимъ лицомъ къ просвѣту, сквозь который видна была зала.

Прежде всего кинулся ей въ глаза блестящій флигель-адъютантъ. Онъ стоялъ въ первомъ ряду, спиной къ сценѣ, и разговаривалъ съ «петербургскою царицей». Онъ нѣсколько разъ повертывалъ голову, и усмѣхаясь какъ бы ожидалъ, показалось ей, не увидитъ ли онъ ее именно тутъ, на томъ мѣстѣ откуда она глядѣла на него…

Она долго такъ, нѣсколько сгорбившись и осторожно выдвигая чуть-чуть голову въ просвѣтъ, стояла у этой занавѣси. За нею, наклонясь надъ ея спиной, какъ бы для того чтобы видѣть тоже, стоялъ Ашанинъ и пьянѣлъ отъ близости ея роскошнаго, съ запахомъ свѣжести и ириса молодаго тѣла…

Ольга какъ-то внезапно выпрямилась, обернулась, — Ашанинъ посторонился… Она прошла на пустую сцену, остановилась…

— Послушайте, сказала она тихо и оглядываясь, — я васъ обманывать не хочу, я не приду… Я не могу! быстро примолвила она, глянувъ на его оторопѣвшія черты, на его побѣлѣвшія губы, — не могу! сказала она еще разъ, — я вамъ ужь говорила, я такая… капризная. Вы красивый, да, вы мнѣ нравитесь… но у меня другое, совсѣмъ другое, вы мнѣ только мѣшать будете!.. Я васъ прошу, пожалуста, не сердитесь, но я не могу, не могу!.. И вы больше мнѣ никогда, никогда не говорите!..

И какъ птица съ мѣста, она разомъ вскинулась, повернулась, и, подобравъ шлейфъ, со всѣхъ ногъ побѣжала со сцены.

— Ольга, гдѣ ты была? Я шла искать тебя, вскликнула бѣжавшая ей на встрѣчу по корридору Eulampe.

— Ахъ, тамъ все этотъ Ашанинъ со своими глупостями! засмѣялась ей въ отвѣтъ барышня.

— Нѣтъ, душка, расхохоталась въ свою очередь, рѣшительная «пулярка», — онъ такой восхитительный сегодня, ему сегодня все можно!..

Ольга перебила ее:

— А прочія гдѣ?

— Въ уборной, тамъ чай поданъ…

Онѣ пошли туда. Но въ то же время раздался колокольчикъ, призывавшій актеровъ на сцену ко второму дѣйствію. Изъ уборной вышла Офелія, участвующая въ первомъ его явленіи, и прошла молча мимо Ольги.

— Какъ вы блѣдны, Лина! вскрикнула барышня, воззрясь на нее, — вы не румянились?

— Нѣтъ, коротко проговорила княжна, — мнѣ и надо быть блѣдной…

«Да, подумала, поглядѣвъ ей вслѣдъ, Ольга, — она тутъ говоритъ отцу что ее перепугалъ сумашедшій Гамлетъ… Но она и сама по себѣ разстроена… И этотъ тоже! добавила она мысленно, замѣтивъ входившаго изъ сада въ корридоръ Гундурова, — видно, плохо приходится!..»

И она безсердечно усмѣхнулась

LVI

Второе дѣйствіе прошло почти до конца еще удачнѣе перваго; лицедѣи наши стояли теперь твердо на ногахъ и между ними и зрителями чувствовалась уже та незримая, но живая связь при которой все выходитъ у актера какъ бы само собою, ладится и говорится ловко, естественно и эффектно, а зритель какъ бы самъ дѣлается участникомъ въ томъ оживленіи какое видитъ онъ предъ собою на сценѣ. Полоній не сходитъ съ подмостковъ въ продолженіе всего этого втораго дѣйствія, и Елпидифоръ Павловичъ Акулинъ имѣлъ тутъ полную возможность разыграться на просторѣ, окончательно очаровать начальство, и показать себя во всемъ разнобразіи оттѣнковъ его роли въ этомъ дѣйствіи, начиная со сцены со слугой, котораго Полоній отправляетъ въ Парижъ «съ хитрымъ наставленіемъ» какъ «сторонкой, да обходомъ, да уловкой, всю истину провѣдать о Лаертѣ» (причемъ храбрый капитанъ Ранцевъ два раза сбился съ реплики), и кончая забавными разглагольствіями его о сумашествіи Гамлета изъ-за любви къ его дочери, сначала въ сценѣ съ нею (гдѣ княжна была прелестна) и потомъ въ разговорѣ съ королемъ и королевой. Его неподдѣльное оживленіе, искренность его комизма сообщались зрителямъ и возбуждали въ нихъ какое-то ликованіе. Зала отвѣчала смѣхомъ чуть не на каждое его слово; графъ веселился какъ ребенокъ, а старикъ смотритель съ блаженною улыбкой на лицѣ то и дѣло оборачивался на своихъ учителей, одобрительно кивая и подмигивая.