Четвёртая профессия

Он собрался уходить. Надо было что-то предпринять. Теперь я знал, что "монахи" творят зло, - я пришел к такому выводу путем зрелых размышлений. Однако если он не задержится и не выслушает, я не смогу его убедить.

Впрочем, сделать это будет нелегко в любом случае. Передо мной сидел "монах"-звездолетчик. Его этические оценки были введены в его мозг таблеткой РНК вместе с профессиональными навыками.

- Вы упомянули о правах, - произнес я на его языке. - Ну что же, обсудим вопрос о правах.

Шепелявые слова странно жужжали в горле, щекотали небо, но слышал, что выговариваю их правильно. "Монах" удивленно вздрогнул.

- Мне сообщили, что вас научили пониманию нашей речи, но не сказали, что вы умеете изъясняться на ней.

- Вам не сказали, какую мне дали таблетку?

- Языковую. Я и не знал, что она была у него с собой.

- Он не закончил дегустацию земных алкогольных напитков. Не выпьете ли вы еще?

Я уловил, что он пытается осмыслить мои мотивы, и уловил, что он ошибается. Он решил, что я хочу воспользоваться проявленным им любопытством и всучить ему побольше выпивки за наличные. К тому же, с чего ему бояться меня? Какие бы интеллектуальные способности ни приобрел с помощью таблеток, через два часа от них и следа не останется.

Ставя перед ним стакан, я спросил:

- Что вы думаете о пусковых лазерах?

Наш спор принял весьма технический характер.

- Давайте рассмотрим особый случай, - помнится, говорил я ему, предположим, цивилизация владела искусством звездных полетов в течение шестидесяти четырех тысяч лет. А, может быть, и в восемь раз дольше. А потом в главный океан планеты врезался астероид, наступил ледниковый период... Так действительно случилось однажды, и он был об этом прекрасно осведомлен. Но ведь природное бедствие не может стереть различий между разумом и животным состоянием, не правда ли? Если, конечно, бедствие не затрагивает непосредственно ткани мозга...

Сначала его удерживало любопытство. А потом уже я, я сам. Он уже не мог вырваться. Такая мысль ему теперь и в голову не приходила. Он оставался звездолетчиком, он был совершенно трезв и спорил с ожесточением евангелиста.

- Или возьмите общую посылку, - помнится, говорил я. - Существа, неспособные построить пусковой лазер, считаются животными, не правда ли? Но и сами "монахи" не застрахованы от возвращения в первобытное состояние. - Да, это он тоже знал. - Почему же вы не построите пусковой лазер сами? Если не можете, то ваш капитан и весь экипаж корабля - животные...

В конце спора говорил один только я. И все "монашьим" шепотом, звуки которого так легко различаются друг от друга, что даже мне, с моим неприспособленным человеческим горлом, не приходилось повышать голоса. И хорошо, что не приходилось: ощущение и так было такое, будто я наглотался использованных бритвенных лезвий.

Моррис оценил обстановку правильно и не вмешивался. Я ничего не мог передать ему ни словом, ни жестом, ни мысленным приказом, даже если бы сумел это сделать; его мысли были для "монаха" открытой книгой. Но Моррис знай сидел себе, попивая тоник без джина, пока я шепотом дискутировал с "монахом".

- Но корабль! - шептал тот, - Что будет с кораблем?..

Его агония была и моей, ибо первейшая обязанность капитана - спасти корабль любой ценой...

К началу второго "монах" дошел до середины нижнего ряда бутылок. Он соскользнул с табурета, заплатил за выпитое бумажками достоинством в один доллар и выплыл за дверь.

"Косы тебе только не хватает да песочных часов", - подумал я, провожая его взглядом. - "А мне не хватает долгого, хорошего утреннего сна, которого мне, увы, не видать, как своих ушей".

- Проследите, чтобы никто не вздумал задержать его, - сказал я Моррису.

- Никто не вздумает, но хвост за ним пустят.

- Бесполезно. Одеяние для ношения среди чужих - хитрая штука. Оно поддерживает "монаха" и дает ему способность к прямохождению. Служит щитом и воздушным фильтром. А также плащом-невидимкой.

- Да ну?

- Я расскажу вам об этом, если успею. Именно таким образом он сюда, по всей видимости, и добрался. Один из членов экипажа раздвоился. Потом один остался на месте, а второй ушел. У него было две недели сроку.

Моррис поднялся и сорвал с себя свой спортивный пиджак. Рубашка под пиджаком промокла насквозь.

- Что если мы попробуем промывание желудка? - спросил он.

- Бесполезно. Стиратель памяти уже, наверное, растворился в крови. Лучше записывайте, не теряя времени, все, что я помню о "монахах", пока я еще хоть что-нибудь помню. В запасе еще есть часов девять-десять...

Это я, конечно же, нагло солгал.

- О'кей. Сейчас включу диктофон.

- Но не бесплатно.

Лицо Морриса стало неожиданно жестким.

- Сколько?

Я обдумал ответ самым тщательным образом.

- Сто тысяч долларов. И если вам охота поторговаться, вспомните, чье время вы тратите.

- Я и не собирался торговаться.

Собираться-то он собирался, да передумал.

- Хорошо. Деньги переведите немедля, пока я еще способен читать ваши мысли.

- Договорились.

Он предложил зайти в телефонную будку вместе, но я отказался. Никакое стекло не помешает мне видеть его насквозь.