Четвертое измерение

Мы недолго пробыли в Новосибирске: опять застучали колеса. Но запомнился эпизод при посадке: конвой решил позабавиться и натравить на меня каких-то воров и сук:

— Что глядите? Это ж жид! — мило подбодряли они этот сброд.

И опять положение спас Резаный.

— Ты, начальник, брось: это не жид, это израильтян!

Я был потрясен:  «лекция» пошла впрок.

Глава V

В третий раз нас выгрузили в Омске, и это был, как ни странно, конечный пункт моего пути: я-то ждал Колымы или Камчатки! Слава Богу!

Привели нас в лагерную зону накануне наступающего 1954 года. «Воронок» остановился около громадных деревянных ворот, по бокам которых стояли две вышки с солдатами и пулеметами. Ворота имели еще шлагбаумы из толстенных бревен. Как я узнал впоследствии, это делалось для защиты ворот от пролома автомашиной: такие случаи в истории побегов из лагеря уже были. Вышел офицер, группа солдат, конвой передал наши документы, и мои первые лагерные ворота открылись.

В лагерях шутят: этап впускают в широко открытые ворота, но выпускают всегда в узкую дверь...

Надзиратели и офицер стали у ворот и скомандовали: «первая пошла!» Мои более опытные товарищи прошли строем — 5 человек; «вторая пошла!» — и опять от нашей группы отделилось 5 человек, ушедших в пасть ворот.

В лагерях считают не единицами, а пятерками, так как в колонне заключенных водят по пять человек в ряду. Когда пятерка проходила в ворота, надзиратель ставил карандашом на доске черточку-отметку. Да, на доске, так как бумаги нет, а доску после использования стругают и пишут на ней вновь и вновь. После того, как все вошли, надзиратели и офицеры сверили свой счет по доскам и, убедившись, что количество совпадает, закрыли ворота.

Вот он, лагерь. Один из тех, о которых в стране говорят лишь шепотом и лишь со своими близкими, — иначе сам там будешь!

Передо мной был ряд бревенчатых бараков, заваленных снегом, из печных труб поднимались к небу столбы дыма. По тропинкам и дорожкам, протоптанным в снегу, деловито сновали чуть согнутые, будто стараясь казаться меньше ростом, люди в черных полупальто, стеганых (из ваты) «бушлатах», как их здесь называли (в «свободной» части страны — «стеганка» или просто «ватник»). И впервые я увидел номера: у каждого на левой стороне груди, на ноге чуть повыше колена, сзади на спине и впереди на шапке, над лбом, был номер, — черные цифры, в пять сантиметров высотой, отпечатанные на белой полосе материала, нашитой на одежду. А сходство людей между собой довершали шапки: из серого грубого материала, с опущенными вниз длинными ушами и клинообразные в верхней части — «шапка домиком».

Мы стояли у ворот, а поодаль столпились заключенные — к нам не подпускали: мы еще не прошли здешнего шмона. Характерно, что конвой нигде не доверяет предыдущему конвою: в тюрьме при выходе обыскали, при посадке в вагон — опять обыск, выходишь из вагона — обыск, подвезли к пересылке — обыск, выпускают на этап — обыск, принимает конвой — обыск, идут люди на работу — обыск, возвращаются с этим же конвоем — обыск при входе в лагерь. Вначале это поражает и страшно раздражает, так как каждый раз грязные руки роются в твоих вещах, выворачивают твои карманы, мерзко ощупывают твое тело. И попробуй только сказать слово: тут же тебя разденут прямо на морозе догола и обыщут с тройной тщательностью. Особенно придирчиво обыскивают блатных: боятся ножей. И, действительно, воры провозят ножи, пряча их умно и с выдумкой. Прячут в стволе костыля у инвалида, в двойных стенках деревянных чемоданов. Видел я однажды, как вынули нож, аккуратно забинтованный в тряпки, из... заднего прохода. Поэтому я уже не удивлялся, когда воров обыскивали особо тщательно. Но как-то на этапе конвой придрался к какому-то одетому в рваный бушлат пожилому человеку:

— Эй, ты, мужик, раздевайся догола!

Послышались возражения, но конвой кричал:

— Давай, давай, скидывай все — я что, не вижу, у тебя на руке вона какая штука выколота! Верно, мегерам с Колымы! Скидавай все!

И действительно: на руке заключенного видна была цветная татуировка. К нему подошли еще надзиратели, и он был раздет догола: вокруг всего тела была вытатуирована обвившаяся цветная змея. Надзиратели и блатные в восторге обменивались мнениями. Подошел офицер, вынул дело голого арестанта и, посмотрев, коротко бросил: «одевайтесь!» — этот татуированный оборванец был Кузнецов — адмирал советского военного флота, кажется, дважды Герой Советского Союза. Блатной...