Четвертое измерение

Для обыска нас повели в отдельно стоящий в углу зоны барак, отгороженный забором от остальной части лагеря: БУР — барак усиленного режима, а в просторечьи — карцер, или «кондей», «трюм». Туда сажают провинившихся: на день, два, или на месяц — на 300 граммов хлеба и воду. Внутри барак разделен на камеры: «маленькая тюрьма в большой тюрьме». После обыска меня, Цатурова, какого-то блатного с нестриженной копной волос (хиппи, как видите, ничего не изобрели, перестав стричь волосы!) и какого-то казаха-инженера отделили почему-то от всей группы и посадили в камеру. Мы начали возмущаться, требовать начальство, но ничто не помогло: мы остались в новогодний вечер в крохотной камере, без надежды увидеть новых людей и лагерь. При раздаче ужина кто-то кинул нам в «кормушку» пакет: десяток печений и несколько кусочков сахара — какая-то добрая товарищеская душа поздравляла нас с Новым Годом! И мы решили: надо отметить его наступление! Для этого мы оставили в кружках, не выпив, принесенный нам на ужин желудевый кофе и печенье, которое прислали нам неизвестные друзья. Часов, чтобы узнать о наступлении полуночи, у нас не было — все личные вещи забираются, а ценные конфискуются в пользу главного грабителя — государства. Мы подозвали часового, стоящего в коридоре, и попросили его:

— Скажите нам, когда будет 12 ночи.

— А зачем? — подозрительно спросил он.

— Хотим встретить Новый Год.

— Что?.. — удивление солдата было неописуемо. — Какой это еще вам Новый Год? — и он захлопнул форточку кормушки.

Мы переглянулись — делать было нечего. Но мы не ложились: всех так или иначе одолевали воспоминания, мы разговаривали, молчали, опять говорили, и вдруг услышали рев гудка, — нам помог какой-то завод, звавший рабочих на ночную смену. Мы подняли чашки с холодной бурдой и шумно выразили свою радость: Валька «Лохматый» выматерился и добавил: «Чтоб им, гадам, уже передохнуть!». Казах что-то весело сказал на своем языке и перевел это нам как пожелание радости. Надежд на встречу будущего года в Иерусалиме явно не было, и поэтому я ограничился кратким «Лехаим!», а Цатуров что-то сказал по-армянски. Дружба народов была налицо.

На наш шум открылась кормушка.

— Вы что делаете? — непонимающе смотрели глаза солдата.

— Новый Год встречаем, — отвечали мы.

— А пьете что?

— Коньяк, конечно, — сострил кто-то и показал солдату остаток коричневой жидкости на дне кружки. 

— Солдат, видя, что у нас в руках печенье, — а оно в карцере не полагается, — поверил и, смачно выругавшись, добавил:

— Что же вы, гады, меня не позвали?

— Мы же просили тебя сказать, когда будет 12 часов, а ты отказался, — весело сказал Валька, и солдат, еще раз выматерившись, ушел, удивленный пронырливостью арестантов: это надо же — коньяк достали в карцер!

Так мы вплыли в 1954 год.

А утром нас выпустили в зону. Было очень морозно — не меньше 40° ниже нуля, но зэки были уже на тропинках: кто-то бежал в столовую, кто-то спешил в свободный день сделать какие-то дела. Меня отвели в барак, и сразу же я был окружен толпой любопытных: «свежий» приехал! Вопросы сыпались градом — ведь многие люди сидели еще с 1937 года, но большинство, как я сразу увидел, было «набора 1948 года». Сразу нашлись москвичи, и разговор, перескакивая с темы на тему, шел до полудня, когда нас кто-то позвал обедать. Мы вышли на улицу толпой человек в пятьдесят и шли гурьбой, разговаривая. Вокруг меня были интеллигентные лица, и я ожил от атмосферы дружелюбия. Вдруг один из шедших сказал мне:

— Не оглядывайся, посмотри краем глаза: на ступеньках штабного барака стоит начальник лагеря, майор. И он явно не понимает, кто ты, ведь ты еще в штатской «вольной» одежде и слишком она хороша — он принял тебя за какое-то начальство, неизвестно как попавшее в лагерь и беседующее без него с зэками. Ты только погляди, как он взволнованно расспрашивает надзирателя, показывая в нашу сторону! Слушай, разыграй его, представься инспектором!

К нам уже бежал надзиратель, посланный майором. Растолкав заключенных, он подошел ко мне и, взяв под козырек, осторожно спросил:

— Вы кто такой будете?..

Стоящий рядом зэк небрежно бросил:

— Да вот, беседуют тут с нами.

Растерявшийся надзиратель попросил:

— Вас начальник лагеря просит подойти.

Я, конечно, не желал начинать свою лагерную карьеру с розыгрыша начальника лагеря и пошел с надзирателем. Навстречу мне со ступенек сходил майор с недоумевающим лицом — уж очень я выделялся в своей одежде.

— Вы, извините, откуда? — осторожно спросил майор.

— Прибыл со вчерашним этапом из Москвы, — ответил я. И лицо офицера преобразилось: на нем была злоба и ярость.

— Почему этот зэк раздет? — закричал он на надзирателя. — Я тебе покажу, как пускать раздетого зэка в зону!