Четвертое измерение

«Наседка» — это доносчик... Офицер отправил меня в камеру... для раздумья. Провокация его слова или правда? Если он сказал правду, то почему? Долго я думал, но ничего в поведении офицера не понял, посоветоваться было не с кем: хотя я вполне доверял Станиславу, но для проверки такого сообщения надо было молчать. Проверять так уж проверять! В тот же день, когда Станислав уснул, я сказал Торманису,. что мои письма пропадают и я придумал новый метод, объяснил, какой. На следующий день я послал записку новым методом, и она дошла. В этот же день Торманис попросился на прием к врачу. А следующая моя записка не дошла. Все стало ясно, и можно было рассказать Станиславу. Посоветовавшись, мы решили не бить подлеца, а молча показали Торманису на дверь. Он понял, постучал и попросил надзирателя о переводе — его тут же забрали, чего обычно не бывает. На всех обходах дежурных офицеров мы со Станиславом просили о переводе к нам Виктора, но администрация тюрьмы этого не хотела. Но все же мы добились своего и сделали это очень просто:

— Зачем вам наши бесконечные просьбы и лишние неприятности? — спросил я у начальника тюрьмы на обходе. — Вам от перевода к нам этого человека ни жарко, ни холодно, он же остается в тюрьме. А надоедать мы будем без конца. И жалобы на вас писать. А вам отвечать придется. А мы опять писать будем. И вам это все равно надоест.

Капитан ушел молча, а через час Виктора перевели к нам.

Приход Вити означал, во-первых, повышение настроения у всех троих — этот человек был неиссякаем в шутках и в умении видеть смешное в чем угодно; кроме того, он был прекрасным мимом и изображал в лицах кого угодно; во-вторых, я решил не тратить времени даром и начать учить английский язык.

Перейдя к нам, Витя рассказал, что он был в большой камере на 12 человек; там подобрались сплошные «бегуны» с опытом и говорят о возможности побега отсюда. План прост: есть в камере угол, не просматриваемый из «глазка» надзирателем; в этом месте хотят ночью пробить потолок, выйти на чердак, оттуда — на крышу и прыгать со второго этажа на улицу города через забор тюрьмы, расположенный примерно в двух метрах от здания. Предложение было заманчивым. Но мы многого не знали: есть ли окна с чердака на крышу? Не огорожена ли крыша? Не слишком ли крутая — можно ли по ней сделать разбег перед прыжком? Не зная этого, нельзя было ничего решать. И нельзя было сразу проситься в ту камеру: это было бы уже чересчур... Решено было пока сидеть тихо, ждать зимы: ведь прыгать надо в снег. Я начал учить английский язык. Бумага была, а Виктор оказался прекрасным педагогом.

А кругом нас кипела подспудно и явно арестантская жизнь: мы переписывались с соседями и знали, что в тюрьме этой около 200 политзаключенных, что есть еще оставшиеся здесь воры и их противники — «суки» (до нашего приезда эта тюрьма была штрафным изолятором для уголовников . о нелегальных письмах мы договаривались о необходимости изменения внутреннего режима тюрьмы: мы не могли примириться с грубостью и хамством надзирателей, привыкших к «блатным»; хотели исправить питание — на кухне здорово воровали, и мы голодали. Надо было добиться права покупки, дополнительно к пайку, хотя бы хлеба и сахара.

Мой знакомый по первому дню в этой тюрьме Володя Арматура-Бернштейн сидел в другом конце нашего коридора и забавлялся, как мог. Когда ему надоедала монотонная жизнь камерных будней, он выкидывал какой-нибудь номер, о котором потом долго говорили со смехом. Так, однажды, попав за что-то в карцер, он обратился к надзирателю с вежливой просьбой:

— Принесите мне «Капитал» Карла Маркса.

Надзиратель опешил:

— Не крути мне мозги. Арматура!

Но от Володи не так-то легко было отделаться: он лег на спину около двери и начал «делать велосипед» — стучать ногами в металл. От таких ударов грохот нестерпимый, и вскоре надзиратель не выдержал — принесли Володьке «Капитал».

Тогда он уселся под самой дверью камеры и начал читать страницу за страницей вслух, громким голосом, так что вся тюрьма слушала и покатывалась от хохота. Прибежал дежурный офицер:

— Бернштейн, прекрати!

— То есть, как это прекратить? Я читаю великие истины нашего великого вождя, товарища Карла Маркса, а вы требуете, чтобы я замолчал?! Кто же из нас антисоветчик?!

— Володя, прекрати: я тебя из карцера выпущу.

—  Это другое дело: тогда товарищ Маркс не обидится — хоть чем-то людям помог!