Четвертое измерение

Но все рекорды побил «Адмирал» — Николай Щербаков. О нем уже рассказывал в своей книге Анатолий Марченко, только не знаю, почему он пишет, что «Адмирал» отрезал себе одно ухо. Он при мне отрезал оба и бросил их в лицо начальству, предварительно сделав на них наколку: «Подарок XXII съезду КПСС». Причем, когда он резал левое ухо, то правой рукой сделал это мгновенно, а правое он отрезал так, что бритва пошла вкось, в шею; кровь била фонтаном во все стороны: он порезал крупные сосуды. Единственная помощь, оказанная этому несчастному, заключалась в том, что ему забинтовали голову, и лишь ночью, после того, как мы все обезумели от его крика и начали бить в двери, он получил снотворное. Спустя несколько месяцев, я спросил у Николая:

— Зачем ты все-таки это сделал?

И услышал в ответ:

— Вот кончу срок, выйду на свободу, и пусть тогда все видят, до чего нас в лагерях советская власть доводила, пусть понимают, что терпеть уже больше никаких сил не было!

Этот же «Адмирал», получивший кличку за то, что в дни советских праздников голосом радиодиктора читал на всю тюрьму пародийные «Приказы главнокомандующего и Адмирала ракетных войск» об уничтожении Советского Союза, — несколько раз вытворял такое, что мы только ахали. Однажды во время прогулки, выбрав момент, когда у калитки прогулочных двориков стояли оперуполномоченный и начальник режима, о чем-то беседовавшие с надзирателями, он пошел в уборную, прыгнул в полную выгребную яму и вылез оттуда весь в кале, кинулся к оперуполномоченному и — пока тот не успел сообразить, в чем дело, — крепко обнял его.

Такого дикого крика я не слышал никогда в жизни: злосчастный офицер — а он, надо сказать, заслужил это объятие — орал так, будто его резали. Он пытался высвободиться от Николая, и оба они упали, покатившись по земле. Офицеры и надзиратели кинулись на помощь, но, увидев, в чем дело, отшатнулись... А эти двое все катались по земле, и Николай хохотал во все горло. Неожиданно он отпустил свою жертву и кинулся на второго офицера. Тот бросился бежать, словно на него спустили бешеного льва. А «Адмирал» бежал за ним, срывая с себя куски кала и швыряя в спину убегающего. Мы катались со смеху. Загнав офицера на вахту, Николай кинулся на надзирателей, но и те пустились бежать врассыпную по зоне.

Крики, погоня, матерщина продолжались с полчаса. Наконец, надзиратели принесли вилы и начали ими загонять Николая в угол зоны. Увидев это, он побежал к колодцу, сел в бадью и прыгнул вниз. У колодезного сруба начались переговоры о сдаче. Наконец, Николай согласился вылезти, если ему принесут кружку чифиря. И надзиратель согласился, принес... После этого, вылезя из колодца, Коля пошел в рабочую зону, и его там мыли из пожарного шланга. Но и потом он не меньше месяца сидел в одиночке — пока не проветрился.

Глава XXXIII

Моя старенькая мама, выстрадавшая десять лет безвинного ареста папы, вырастившая нас с сестрой в тяжелейших условиях, теперь мучалась и переживала мой арест. Она ничего не знала, кроме разрешенных в письмах сообщений: жив, здоров.

Когда я был в Сибири, то ей не по силам была поездка на свидание. А сейчас она хотела приехать в Мордовию: от Москвы это десять часов езды.

Очень я не хотел подвергать маму издевательствам, связанным с получением свидания. Но она так просила в письмах, моя бедная страдалица! И сам я так хотел обнять ее: ведь уже восемь лет я был в лагерях и тюрьмах, не видя никого из близких (развод с женой был оформлен заочно сразу после моего ареста).

И мама приехала. Теперь ей предстояло пройти через все узаконенные унижения: упрашивать начальство тюрьмы, ждать очереди, быть обысканной и, наконец, увидеть меня: худого, с серо-желтым цветом лица, остриженной наголо головой, оборванного, небритого, явно больного. У меня в лагере отросла борода. Но я не хотел пугать маму еще и этим.

Пока она ходила за зоной с просьбами — ведь свидание могут и не дать! — я начал лихорадочную подготовку к встрече: достал у ребят приличный костюм и рубашку, а один из товарищей взялся меня побрить. Это процедура очень сложная: бритв нет, они запрещены, и приходится затачивать какой-нибудь кусочек случайно найденного металла — он ведь тоже строго запрещен в лагерях. Нашли мы... пряжку от брюк. Распрямили ее на камне и заточили настолько, что она брила. Но как... Достаточно сказать, что процедура бритья заняла у нас время до обеда — полдня.

Но вот мне сообщили, что свидание разрешено: три часа. Это после восьми лет разлуки!

Если бы майор Ликин, относившийся к нашей камере покровительственно, был на работе, то, может быть, маме разрешили бы побыть со мной дольше. Но, помимо Ликина, над нами властвовали еще офицеры — начальники отрядов. Среди них не было ни одного человеческого лица, а сейчас за Ликина остался такой садист, что и описать трудно. Этому желчному человеку мало было не отдать арестанту письма, бандероли или посылки. Он проделывал это более изощренно. Например, вызовет заключенного и говорит: