Четвертый бастион

И было отчего схватиться за амулет. Прямо перед шотландцами, в полусотне шагов, грозно, неподвижно и беззвучно – точно не толпа людей, а сборище серых надгробий в белых косых крестах – стояла колонна русских пехотинцев.

NOTA BENE

За сто лет до «катюши»

Использование боевых ракет, причем не осветительных только, а именно боевых, несших серьезные артиллерийские снаряды, во время Крымской войны было массовым и обоюдным. Для России диковинного в этом было не больше, чем в пароходах и паровозах, а уж практика была едва ли не большей, чем у союзников.

Практиковались у нас ракеты ученого и изобретателя генерал-лейтенанта (с 1861 года) Константина Ивановича Константинова. В 1840–1844 годах он был командирован за границу «для собрания полезных сведений, до артиллерии относящихся». Во время этой командировки Константинов делает первое изобретение – электробаллический прибор. В его создании молодому офицеру помогали Ч. Уитстон – один из владельцев лондонской фабрики музыкальных инструментов и изобретатель физических приборов, – а также Луи Бреге – владелец фабрики точных механизмов в Париже.

После возвращения в Россию в 1844 году Константинов начинает заниматься систематическими исследованиями ракетной техники, и первый его вклад в эту область был поистине пионерским – ракетный баллистический маятник для измерения тяги порохового двигателя.

В 1849 году Константинов назначен был начальником Охтинского капсюльного заведения, и в дальнейшем деятельность Константинова была почти исключительно посвящена улучшению боевых ракет. С 1850 года проводит опыты с боевыми ракетами с целью увеличения дальности полета и кучности падения. Исследовал вопросы оптимальных параметров ракет, способы их стабилизации в полете, способы крепления и отделения на траектории головных частей ракет, составы ракетных порохов.

5 марта 1850 года Высочайшим указом полковник Константинов назначается командиром Санкт-Петербургского ракетного завода, первого в России промышленного предприятия по производству боевых ракет. В 1853–1855 годах ракетное заведение под руководством Константинова изготовило не одну тысячу боевых ракет для нужд Крымской войны по его (Константинова) технологии, за что ему было объявлено «монаршее благоволение».

Севастополь,

в Греческой слободе

В глазах Машеньки блестела слеза, горло перехватило.

Юлия, похоже, не видела ее из-под опущенных ресниц. Чайно-карие глаза бенефициантки публичного дома всегда казались полуприкрытыми, но то была не притворная томность, а скорее желание самой выбирать, чье лицо ей видеть, а чье не замечать вовсе. Сейчас Юлия сжала губы, но трудно было сказать – сердится ли она на что-то или едва сдерживает улыбку.

Уже минута или больше, как субалтерн-офицеры, учтиво распрощавшись, канули в черноту улицы, но коляска девицы Майер по-прежнему не трогалась с места, лошадь пряла ушами и лениво перекатывала во рту железо уздечки, иногда шумно вздыхала, выпуская в промозглую тьму курящиеся дымки пара.

Несмотря на мартовский озноб, хозяйничавший под мантильей, Машеньку душил жар смущения и плаксивой злости. Злилась она, понятное дело, на этого развязного капитана Пустынникова – слишком уж приятельски звучали в адрес Юлии его любезности завсегдатая блудилищ. А смущалась ее самой – той легкости, с которой Юлия отозвалась на сомнительного толка любезности. До сих пор в вопросе статуса Шахрезады княжна готова была подписаться под каждым словом поручика Соколовского – чуть ли не всей беседы офицеров они сделались невольными слушательницами.

Улица была пустынна, тесна и гулка, в ней и трепет голубиных крыльев звучал пороховой петардой, так что панегирическая цитата поручика: «Но непорочные жертвы за все несправедливости и насилия, свершенные над человеческой личностью!» – была хорошо расслышана и все звучала в русой головке княжны Мелеховой, все кипела в уме. Но все же непонятно было княжне: «Зачем же так самоуничижительно доигрывать эту роль падшей женщины?» – косилась Машенька на соседку в коляске, штатную девку из заведения с Греческой слободки.

Юлия, только что говорившая о кавалерии, и впрямь походила на всадницу. Княжна по своей глубокой и детской еще наивности просто не поняла эту пошлую шутку и потому невольно представляла Шахрезаду скачущей в дамском седле по Летнему саду С.-Петербурга. Мысленному взору Машеньки представлялась прямая изящная спина, подчеркнутая узкой лиловой венгеркой, царственный профиль, обрамленный вольно вьющимися черными локонами (выпущенными из-под шляпки, о которой в салоне судили чуть ли не как о «костюме Амалии»[48]). Непостижимая Юлия! Существо чуть ли не мифическое, каковыми и должны быть истинные дамы «эмансипе», – тут, признаться, девическое наваждение Маши вполне пересекалось с мнением капитана Пустынникова, назвавшего Шахрезаду амазонкой.