Четвертый бастион

– Так это для мужика стихийное бедствие сродни паводку, – отмахнулся штабс-капитан с уверенностью знания предмета. – Неизбежное и постоянное. Но в уме своем он с государством настолько врозь, что и едва помнит о его существовании, пока, конечно, государство с мужика лишнего не спросит, – штабс-капитан потер машинально бороздку шрама под козырьком, прежде чем продолжил с насмешливой гримасой: – И тогда я не советовал бы оказаться поблизости. Выбейте мужика из колеи его понимания, при котором государство само по себе, а он сам по себе, – и получите…

– Революцию?.. – ехидно продолжил Виктор за Илью.

– La Revolution? – оживился мосье Шарле.

– Да щас там, – вполголоса пробормотал штабс-капитан, глубже насаживая фуражку. – Революсьон. Нашли якобинцев. Слава богу, русскому мужику неинтересно всеобщее благо. А за свое постоять он скорее предпочтет топором, чем организацией. Тут не якобинство, а Жакерия. Пугачев, если хотите, а никакой не Робеспьер…

– Господа, разъясните, ради бога, – почти застонал от любопытства французский офицер, по совместительству писатель. – Невероятно интересно просвещенное мнение, но ни черта не понимаю. Возможна ли в стране векового угнетения буря революции? Ведь ни газет, ни демократии…

– Ни гильотины, – хладнокровно подсказал Илья. – Как насеста для буревестника.

Филипп непонимающе замотал головой.

– Буревестника?

– А разве история общественного прогресса не есть история прогресса от топора до гильотины? – фыркнул Пустынников.

«Варвары-с», – развел руками в ответ на немой вопрос капитана Шарле поручик и начал торжественно-заговорщицким тоном: – Пока просвещенное меньшинство не возбудит в народе…

Но штабс-капитан перебил и его:

– Народу ваше просвещение, что козе псалтирь. А вот если, не дай бог, вкинет кто в толпу лозунг самого погромного толка, вроде: «Все кругом нашим пóтом нажито, отдавай вспять!» – так будет вам такой «мир хижинам, война дворцам», что и Европа на сто лет вперед революций заречется.

– Какое оригинальное, однако, суждение, – потер подбородок мосье. – Не разберу даже, вы радикал или… Да, к черту политически нюансы! – почти воскликнул он, оставив подбородок в покое. – Русские офицеры – и едва не революционеры?! Fait sensation!

– Так «мы же не только о собаках, но и о столпотворении…» – парировал Илья, наверное, что цитатой[95], впрочем, мосье незнакомой.

Он только зевнул недоуменно, как рыба на песке, и подхватил:

– Верьте мне, господа, я искренний поклонник русской партии и тем более уверен, что ваше мнение, мнение простого офицерства, всенепременно должно быть услышано в Европе, – погрозил кому-то пальцем француз, точно со страниц Journal des Debats[96]. – А порукой тому, что это не мои только домыслы, будут ваши слова в собрании наших офицеров при самых скептически настроенных свидетелях. Пусть знают, что и в России есть силы, видящие в царизме врага прогресс… – Шарле вдруг крупно вздрогнул.

– Нет! Нет уж! – хором ответили обер-офицеры.

– Нет?.. – после секундной оторопи разочарованно выдохнул мосье. – Значит, вы, как и ваши, прошу прощения за цитату, «царские рабы», готовы до конца защищать тиранию? Которой сами же недовольны, которую презираете. Но почему?

– Наших бьют, – коротко пояснил Пустынников.

И в редком случае лейб-гвардии поручик Соколовский с ним согласился:

– Платон дороже истины, дружище…

Столовая князя Мелехова

– И тем не менее мы согласились. На определенных условиях, конечно, – свел перед собой кончики пальцев Виктор, задумчиво выстроив ладони шалашиком и глядя из-под полуприкрытых век куда-то поверх Машенькиной головы. И, очевидно, не видя ни ее, ни ее батюшки, ничего вовсе, кроме воображаемого лагеря французов, куда ему предстоит совершить опаснейшую экспедицию.

– Каких же условий вы потребовали? Не интригуйте, голубчик! – не дождавшись продолжения, поторопил лейб-гвардии поручика старый князь, буквально ерзая животом по черному лекалу рояля – обычное место, где его природная подвижность, споря с грузом лет, находила опору, хоть с виду Дмитрий Ефремович и оставался на ногах.

– Ну, во-первых, я сказал адъютанту французского главнокомандующего, – почти машинально возвысил Соколовский капитана Шарле в должности. – Сказал, что если они, паче чаяния, полагают таким образом заманить в плен двух русских офицеров, так мы обещаем им устроить такой ангажемент, который не позабудут и их сироты.

Виктор зловеще улыбнулся. Но даже этот почти оскал показался княжне куда привлекательнее иного Байрона на форзаце.

– Илья Ильич так даже сказал, что мы, на всякий случай, возьмем с собой яду, и заявил это так серьезно, что не только француз, но и я, признаться, несколько оторопел…

Виктор ухмыльнулся краем рта, давая понять, что оценил сарказм штабс-капитана.

Но, поскольку улыбка его была нарочито фальшивой, у Машеньки закружилась голова, так что она должна была даже подпереть лоб ладонью, установив локоток на поручень кресла: «Господи, он ведь действительно скорее погибнет, чем позволит себя унизить».