Четвертый бастион

Не далее как час назад ему удалось сторговаться со статским советником Запрудой Ионой Илларионовичем. И тот не только принял в счет заскорузлого карточного долга золотой медальон, инкрустированный бриллиантами редкой красоты, но и… Выказав себя человеком неожиданно честным как для старой крысы – вынужден был признать Виктор – дал разницы почти тысячу, что позволило лейб-гвардейцу погасить долги и еще более древние. Все. Большую часть. Почти. Да Федька-то обойдется…

Поэтому в конверте почтовой бумаги был только труд прошлогодней давности – записки, которые в ночь накануне Инкерманского дела ему вздумалось адресовать всем знакомым дамам, которые все равно начинались со слов: «Кому, как не вам, в последний миг…» И должны были ввергнуть в потаенную скорбь буквально все в Севастополе, что шелестело девической дымкой и пахло розовой водой.

Почему ему взбрело в голову избрать в почтальоны старого князя Мелехова, менее всего подходящего на роль амура, к тому же отца безумно влюбленной в него девицы… – этого Соколовский и сам себе объяснить не мог. Но казался себе в этот миг Печориным, зря и жестоко мучающим Бэлу. Поэтому и запомниться решил особо: сжал-разжал кулак, дескать, судьба-с.

– Да, конечно, вы можете положиться, – без слов понял его Дмитрий Тимофеевич, забормотал, хлопая ладонью по карману с конвертом, краснея, как если бы ему уже сейчас пришлось растолковывать многочисленным кредиторам Виктора всю бессмысленность их притязаний. И поспешил сменить тему. – Помилуйте, Виктор, – затолкал он штабного вида коричневатый конверт в карман в подкладке мундира. Затолкал не с первого раза. – А как же ваше начальство? Что оно? Неужто вы не поставили в известность?

Лейб-гвардии поручик угомонил смятение старого полковника одним только, не менее недоуменным, взглядом:

– Как это, не поставили?

Конечно, начальство не могло открыто одобрить этакой затеи, но ведь могло ее и не заметить? Не настолько уж всевидяще его пресловутое око.

Тут всех сложностей было…

Если с нашей стороны всем было ясно, что не только ради виста и светской беседы отправятся два русских обер-офицера в лагерь союзников. Командир IV бастиона так и сказал:

– Конечно, ступайте. Заодно посмотрите, куда копать… – сказал, даже не отрываясь от карт минных и контрминных галерей, как если бы речь шла о том, чтобы копать картошку, а не камуфлеты.

«Но зачем это рандеву понадобилось французу? – надолго задумался начальник II оборонительной дистанции генерал-майор Шварц. – Ужель ради одного эффекта? Похоже на французов – позеры известные. Ради величественной фактуры и под ядра встанут. А тут такая пикантная сцена: враги за бокалом крюшона – а ведь недурственно мы вас вчерась мутузили? Однако, может быть всяко… Не попробовав – не узнаешь».

И потом, рандеву с обеих сторон – инициатива офицеров не самого высокого ранга. Не штабные все-таки намерились чаевничать, на закулисные переговоры не тянет. Так что даже в случае огласки скандал грозил «житейский», строго говоря, дисциплинарного порядка. О государственной измене говорить язык не поворачивался. Дурь молодецкая, да и только. Посадить на гауптвахту, в случае чего, до вытрезвления – тем и обойдется. Еще и спасибо скажут, что обошлось без русского куражу во французском штабе. Поэтому генерал-майор решил:

– Да, в общем-то, приличные люди, хоть и жаб едят. Опять-таки, слово дали, – облизал Константин Маркович по обыкновению верхнюю губу. – Все же наверх доложу постфактум. Бог, как говорится, не выдаст – свинья не съест. Опять-таки, если Бог не выдаст, – добавил он, похоже, что имея в виду нового начальника гарнизона.

Бояться ответственности перед Остен-Сакеном вроде как не приходилось. Тот и сам пуще неприятельских бомб боялся какой-либо ответственности. Так что избавь генерала от необходимости принимать решение – он тебе еще и благодарен будет. В прошедшем времени – какой спрос? Не знал? Так и не провидец. Не уследил? Уследишь тут за тысячами, когда с одним Нахимовым сладу нет.

Все своевольничать горазды.

NOTA BENE

Тайный главнокомандующий

Если матросы и солдаты вслух, а с ними и обер-офицеры, сквозь зубы, но дружно ненавидели светлейшего князя Меншикова, а после мало знали и еще меньше любили Горчакова, то Остен-Сакена ни любить, ни ненавидеть они не могли, поскольку не имели о нем никакого представления.

Укрывшись в Николаевской батарее на Северной стороне, в апартаментах, своды над которыми из страха ежедневно засыпали ядрами, Остен-Сакен на бастионы носа не казал, время проводил в чтениях акафистов и мольбах, надо полагать, «чтоб не стряслось чего». В общем, как говорили современники: «Не давай Сакен в полки рецептов, как делать шипучий квас, и не снабжай всех „верными“ средствами противу холеры – никто и не подозревал бы о его существовании».