Четвертый батальон

Мы проезжаем по улице, параллельной той где я живу, — отсюда совсем близко до моего дома. Я думаю о том, что неплохо было бы забежать туда на минуту и оставить сестрам марокканский нож.

— Отберут, как ты думаешь? — И я протягиваю на осмотр мой трофей.

Шофер дает мне десятки разнообразных советов, как уберечь нож, и рассказывает какую-то фантастическую историю о раненом солдате, умудрившемся спрятать под матрац ручной пулемет.

Но вот и строгий пятиэтажный госпиталь «Офтальмико». Я никогда не думал, что через несколько месяцев снова попаду сюда, с тяжелой раной. Санитары ждут нас у входа. Среди юношей и девушек в белых халатах — немало знакомых. Правда, я не знаю их имена, но все это студенты Мадридского университета, и недавно мы встречались довольно часто.

— Спасибо, — говорю я, когда предлагают носилки, — мне нетрудно дойти и самому.

Я всматриваюсь в лица женщин в белых халатах.

Не найду ли я среди них мать Франциске Уренья? Она работает в каком-то госпитале Мадрида, и Попэй, острил, что четвертый батальон может быть спокоен: у него есть теперь свой посредник между жизнью и смертью.

Большая, с высоким потолком и белыми стенами палата уставлена кроватями. Моя постель у самого окна. Чтобы добраться до нее, нужно пройти всю комнату. Но это не так легко. Раненые засыпают меня вопросами. Я останавливаюсь, не зная, кому ответить раньше. Они спрашивают о судьбе своих друзей, называют имена, которые я никогда не слышал, и немало удивлены, когда я отвечаю, что никого из их приятелей не встречал. Тогда начинается допрос: откуда я, где дрался, в какой партии состою, хорош ли мой командир, опасна ли рана и есть ли у меня мать?

Вопросов не перечесть. Сестра Хулия, студентка философского факультета, сообщает мне о неизбежном допросе каждого новичка. Всех встречают одинаково, и я обязан отвечать. Мои соседи — легко раненый шестнадцатилетний мальчишка и взрослый крестьянин без ног, о чем с грустью предупреждает Хулия. Мы знакомимся:

— Педро, — говорит крестьянин, протягивая руку.

— Пэпэ, — старается как можно серьезней отрекомендоваться мальчик. — Я разведчик.

Мне остается сообщить свое имя, и мы уже друзья.

— Знаешь ли ты Листера? — Педро испытующе смотрит, стараясь сразить меня неожиданным вопросом.

Кто в республике не знает этого боевого организатора и командира героического 5-го полка!

— Слышал, — отвечаю я с притворным равнодушием.

— Мы с ним служили вместе, — сообщает мне Педро и продолжает пристально смотреть на меня, желая выяснить, какое впечатление произвело это сообщение.

Пэпэ подмигивает, мы с ним уже в заговоре. Жестами он даст мне понять, что я правильно разыгрываю свою роль и должен дальше оставаться таким же равнодушным. Я молчу. Тогда Педро таинственно сообщает, что он участник боев у Морато де Тахунья.

Тут я действительно становлюсь в тупик.

— Это историческая деревня, — поясняет Педро, — ее грозился взять Кейпо де Льяно, но Листер его обставил.

Педро хохочет и рассказывает мне, как болтливый фашистский генерал вещал по радио, что любимое его вино делают в деревушке Морато де Тахунья и что он займет эту деревню, чтобы попить вина.

— Тогда наш командир сказал, что вкус совпал: рабочие и крестьяне, оказывается, любят то же вино, что и генерал Кейпо де Льяно.

Палата смеется. Вероятно, раненые не в первый раз слышат эту историю из уст Педро.

— И ты знаешь, что сделал Листер? Он послал телеграмму в Севилью. «Генерал, — писал наш командир, — Морато де Тахунья еще никем не занята, но мы ее решили взять раньше потому, что после вас мы рискуем ничего не найти в винных погребах.

— И действительно вино вкусное? — осведомляется кто-то с другого конца палаты.

— Мечта, разлитая по бутылкам, — с серьезным видом отвечает Педро. — Но мы не пьяницы, — нравоучительно объявляет он, — взяв Тахунью, мы отпили только по глотку, и то за победу республики.

Сестра Хулия стоит тут же и добродушно улыбается:

— Вот вам и народный эпос, — говорит она мне тихо. — Вы здесь наслушаетесь чудесных историй.

Врач находит, что рана моя не опасна, но раньше двух недель не заживет. Тогда я составляю список книг и вручаю его Хулии. Она заглядывает на него и дружески обещает:

— Ну что ж, если вы решили стать за пятнадцать дней академиком, я помогу вам в этом.

В моем описке почти двадцать названий книг по военным вопросам. На следующий день Хулия появляется в палате с огромной связкой. Здесь все премудрости, которые я решил познать. Вооружившись карандашом, я немедленно приступаю к двум совершению новым занятиям, но одинаково нелегким: письму левой рукой и изучению «Особенностей боевых действий пехоты в горах и лесистой местности».

В госпитале дружат также трогательно, как и в окопах. Все готовы поделиться последней папиросой, вслух читают письма, рассказывают сны; по рукам ходят бесконечные фотографии невест, матерей и сестер. Шум раздражает Педро. Мы это знаем и стараемся соблюдать тишину, когда видим его страдания. Три раза в день нам передают радиосводки о положении на фронтах. Тогда поднимается, стараясь присесть, Педро.