Четвертый брак черной вдовы

— Зачем голый? — почти обиделся он. — Взял сумку с одеждой. Ведь мне еще надо было принести тебе противоядие, а драконьи лапы — они не для хрупких пузырьков. Но ты совсем не то говорила, я видел по губам

— Ты боишься, что выносить и родить ребенка-дракона сложнее, чем обыкновенного? Но ведь твоя мама со всем справилась?

— Не знаю, она никогда не жаловалась на это, — сказал Хоэль, и по его удивленному голосу Катарина поняла, что он даже не задумывался об опасности, подстерегающей женщину, которая рождает дракона. — Она всегда рассказывала, как испугалась, когда я в годовалом возрасте вдруг превратился в дракона. Она смеялась, говорила, что всегда знала, что моим отцом был змей ползучий.

— Значит, ничего страшного, — сказала Катарина. — Она смогла — и я смогу.

— Она прятала меня, — сказал Хоэль. — Если бы кто-то узнал, что со мной происходит, меня бы сожгли.

— Она проявила огромное мужество, и за это я ей очень благодарна. Страшно подумать, что произошло бы, если бы я не встретила тебя.

— Ты говорила не то, — напомнил он.

— Конечно не то. Я сказала, что ты красивый, Хоэль Доминго! — воскликнула Катарина и обхватила его за шею. — Ты самый красивый на свете! Я так хочу посмотреть, как ты летаешь! При свете луны, наверное, это самое восхитительное зрелище в мире!

Хоэль смотрел на нее, словно не веря:

— Красивый? — переспросил он.

— Ты же не видел себя со стороны, — Катарина прижалась к нему, уже чувствуя знакомую дрожь в сердце и теле. — А я видела! И теперь влюблена еще сильнее.

Они начали целоваться и занялись любовью прямо между книжных полок, пока не вспомнили о кушетке наверху. Когда начался рассвет, Катарина взмолилась о пощаде — у нее уже не было сил, и Хоэль, наконец-то, обуздал свою страсть.

Кушетка была маловата, но для влюбленных размер не имеет значения. Уютно устроившись головой на плече Хоэля, Катарина уже смежила веки, но вдруг вспомнила кое-что и хихикнула.

— Смеешься? — тут же спросил Хоэль, и голос у него был совсем не сонным.

— Нет, просто забыла кое-что тебе сказать. Ты так на меня набросился, что не было времени.

— Говори.

— Увидела тебя драконом и подумала, что буду любить тебя любого — висельником, драконом, хоть кем. Все это не важно. Ты достоин любви, и не надо изображать из себя поэта-любовника, чтобы мне понравиться. Всего лишь будь собой.

— Догадалась? — спросил Хоэль после долгой паузы и смущенно засмеялся.

— Конечно. Ты не Гарсиласо де ла Васо. Увы.

— Ведь знал же, что ничего хорошего из этого вранья не получится, — покаянно вздохнул он. — Когда поняла?

— Сразу же.

— Я полено, согласен, — хмыкнул Хоэль. — Смешно думать, что я могу сложить хоть пару строк.

— Нет, не поэтому, — ответила Катарина и приподнялась на локте, чтобы посмотреть Хоэлю в лицо в сером предутреннем свете. — Просто дон Гарсиласо — это я.

Она с удовольствием наблюдала изумление мужа. Он лишился дара речи, уставившись на нее.

— Ты, ты — он погрозил ей пальцем, — так это ты пишешь все эти стишочки? Как я сразу не понял!..

— Вы не слишком-то старались узнать о моих талантах, добрый дон. — поддразнила его Катарина, вернув ему его же слова, сказанные когда-то.

— Представляю, как ты тогда надо мной потешалась

— Да, ты был забавен, — признала Катарина. — Но это только добавляет тебе очарования.

— Ты не похожа на мою прежнюю жену, — сказал он вдруг.

— Не так красива? — осторожно спросила Катарина.

— Ты красивее ее в сто раз и в тысячу раз добрее. Она постоянно попрекала меня матерью-служанкой, и тем, что я — ублюдок. Как будто в мужья хотела чистопородного жеребца, — он произнес это с таким презрением и ненавистью, что Катарине стало больно.

Он и в самом деле ненавидел Чечилию Мальчеде. А ненависть — знак сильных чувств.

— Ты любил ее? — спросила она тихо.

— Нет, не любил, — бросил он уже без ненависти — небрежно, и эта небрежность уязвила ее еще сильнее, чем ненависть.

— Как у тебя все просто, Хоэль Доминго!

— Это вы, женщины, все усложняете. А у нас все и в самом деле просто — либо любовь, либо нет.

Катарина замолчала, но муж обнял ее и принялся нашептывать на ухо:

— Ты не такая, как все, — говорил он. — Я страшно злился на Мальчеде, когда она говорила о чистой крови, меня это бесило. Тогда думал: ну какая разница, скажите на милость — графской ты крови или вилланской? Кровь у всех красная, голубой ни разу не встречал. А теперь думаю, что она была права. Ты — настоящая благородная донна, аристократка. В тебе все прекрасно, все достойно. Мне до тебя — как червяку до звезды небесной. Но больше всего мне в тебе нравится, что ты никогда меня не оскорбляла. Как говорила моя мамаша: ссоры забываются, а оскорбления нет. Ты не дала мне повода тебя ненавидеть. Хотя, признаюсь, по-первости я этого хотел, просто напрашивался. А ты всегда была такой спокойной и даже когда злилась — делала это красиво, с достоинством. Поэтому я тебя полюбил. Не мог не полюбить.

— О! Но ведь я столько раз тебя обижала, — произнесла Катарина, потрясенная давней душевной раной, нанесенной ее мужу, который казался непробиваемым, как носорог.