Четвертый брак черной вдовы

— Я сама его выбрала, — ответила Катарина небрежно, как будто не заметила насмешки. — Моему мужу идет красное.

— И характер у него — под стать костюму, — подхватила леди Рената.

— Ну что за шутки, донна, — засмеялась Катарина, испытывая жгучее желание наступить насмешнице на ногу, — мой муж кроток, как ягненок. Сравнивать его с Красным Плутом — все равно что сравнивать вашего мужа с оленем.

Муж донны Ренаты и в самом деле нарядился оленем, гордо неся головной убор, на котором красовались ветвистые рога.

Дамы захихикали, с интересом посматривая то на одного мужчину, то на другого, но донна Рената в долгу не осталась:

— Не знаю, моя дорогая Катарина, каков он с вами, но не забывайте, как он обошелся с бедняжкой Чечилией. Говорят, он убил ее прямо в супружеской спальне.

Катарина невольно вздрогнула. Муж, словно почувствовав на расстоянии ее беспокойство, отвлекся от разговора с губернатором, встретившись с нею взглядом, и вопросительно приподнял брови.

— Какие ужасы вы рассказываете, Рената! — осадила сплетницу донна Амвросия. — О таком не говорят на помолвке!

— Не всегда надо верить сплетням, дорогая Рената, — сказала Катарина, с усилием заставляя себя отвернуться от вопрошающего взгляда мужа. Донна была старше ее лет на двенадцать, но положение трижды вдовы, а больше всего — ядовитые замечания, заставили Катарину отбросить прежнюю учтивость. — Трое моих мужей умерли, но вы же не станете подозревать меня в убийствах?

После ее слов повисло неловкое молчание, а Катарина улыбнулась самым очаровательным образом.

— О! Я вижу там донну Забель! — быстро нашла выход из ситуации донна Азуссена. — Я еще не похвалила ее костюм!

— И я… И я… — донны снялись с места птичьей стайкой и полетели куда-то на другую сторону зала.

Катарина коротко вздохнула, как вздохнул, верно, в свое время Самсон, обратив в бегство войско филистимлян.

— Почему это вы вздыхаете? — раздался над самым ухом голос Хоэля, и Катарина снова вздрогнула, но на сей раз не от ужаса, а ощутив томление и слабость.

Рука мужа немедленно легла на ее талию, и донне пришлось легко ударить его веером по пальцам, чтобы заставить соблюсти приличия.

— Разве вы не знаете, — ответила она, сведя все к шутке, — что ночь — это время вздохов…

— Вздохов любви? — тут же подсказал он.

— …вздохов сожалений о том, что днем сделано слишком много ошибок.

— Даже боюсь спросить, на что вы намекаете, — рука Хоэля вернулась на талию жены.

— Слово «боюсь» вам совсем не подходит, ведь драконы не ведают страха, — Катарина снова ударила его веером — на этот раз посильнее. — Вы привлекаете к нам излишнее внимание.

— Готов поклясться, сейчас всех интересует, что вы сказали этим курицам, раз они так быстро разбежались.

— Вам это так же интересно?

— Даже больше, чем остальным, — подхватил Хоэль, — они-то знают вас давно, а я словно открываю страницу за страницей в новой книге и не перестаю удивляться.

— Человеку, который научился читать пять лет назад, каждая книга будет казаться удивительной.

— Может, я не силен в книгах, но кое в чем страниц прочитал побольше, чем вы. Так что вы сказали дамам?

Катарина поправила маску, скрывая улыбку, и делано равнодушно пожала плечами:

— Оставьте дамские разговоры дамам, добрый дон. Гораздо занимательнее, когда в книге остаются непрочитанные страницы, чем когда она известна от корки до корки.

— Ну вам-то это точно не грозит.

— О чем вы?

— В вашей книге есть много страниц, на которых кое-что записано невидимыми чернилами…

Если Катарину волновал даже его голос — низкий, чуть хрипловатый, то после последней фразы она пришла в настоящее смятение. На что это он намекает? Вызнал что-то про пьесы?.. Она поспешила отшутиться:

— Что вы, Хучо, все страницы в моей книге исписаны чернилами черными, — она коснулась пальцем черной оборки на своем платье, — и серебряными, — она коснулась серебряного шитья, — а потом опять черными, а потом серебряными

— Это вы про переплет, донья Кошечка, — не остался в долгу Хоэль. — Хотел бы я увидеть вас без переплета.

— По-моему, вы уже забываетесь, — ответила Катарина достаточно резко, и щеки ее запылали. Но вовсе не от негодования, как она попыталась представить.

Хоэль не успел ответить, потому что музыканты заиграли что-то легкое, милое, игривое, как полет бабочки. Танцевать никто из дам и господ не пошел, потому как это неприлично — скакать по залу красному и взмыленному. Благородный человек танцует с достоинством.

— Почему бы нам не пойти и не станцевать? — предложил вдруг Хоэль, пристукивая в такт музыке каблуком.

— Едва ли это будет прилично, — ответила Катарина твердо. — Если вы не заметили — я в трауре.

— Я заметил, что вы нацепили на себя унылые тряпки, но трауром это не признаю, — тут же отозвался он. — Так что насчет потанцевать?

— Нет, я не танцую, — отрезала она. — Но вас не удерживаю. Только умоляю — соблюдайте благопристойность, здесь лучшие люди города, не опозорьте меня.

— Когда это я вас позорил? — обиделся Хоэль. — Да я в жизни не вел себя так примерно, как став вашим мужем.