Четвертый Дюма

Я явился в указанный в абонементном талоне час. Меня встретила «мадам», довольно противная, сильно декольтированная старуха, определила мне комнату и «мадемуазель» (клиент, в особенности штатский, не располагал невесть каким выбором — что свободно в данный момент, тем и довольствуйся). Желающих в тот вечер было особенно много. Близость смерти обостряет сексуальное чувство. Семьдесят франков, которые я протянул старухе вместе с талоном, освободили меня от неприятной перспективы томиться в очереди вместе с молодыми офицеришками. Как бы то ни было, я освободил свое сознание и тело от проклятого демона страсти и покинул бордель с чувством разочарования и отвращения. Моя тоска по Элизе и детям усилилась еще больше. Было уже очень поздно. В темной октябрьской ночи светился только красный фонарь у дверей «дома». Очередь совсем поредела. Дом работал в праздничном ускоренном темпе — пятнадцать минут на солдата, полчаса на офицера! Если вы не довольны: оревуар, месье! и не задерживайте, пожалуйста, очередь. Время идет, пруссаки в любой момент могут прорвать фронт, и тогда будешь вымаливать эти полчаса на коленях. Я пошел по тротуару. Город тонул в темноте. Экономили газ для уличных фонарей. Пришлось зажечь собственный, который я, к счастью, прихватил с собой. Спасибо, полковник, отвечающий за бытовое обслуживание, предупредил, что ночью в Руане небезопасно, орудуют дезертиры и мародеры. И вдруг вижу перед собой группу ожесточенно спорящих и жестикулирующих людей — дело дошло чуть ли не до драки.

Не люблю вмешиваться в ссоры, но на этот раз, не знаю почему, верно, мною руководила судьба, я подошел и, подняв фонарь, строго спросил: «Что здесь происходит, господа?» Очевидно, мой штатский костюм и свет фонаря произвели сильное впечатление на людей, уже было готовых вступить в драку. По всей вероятности, меня приняли за тайного агента. В те времена они были наделены чрезвычайными полномочиями и имели право применять оружие по собственному усмотрению.

Спорящих было пятеро: трое зуавов (чернокожих солдат тогдашней французской колониальной армии — П. Н.), молодой лейтенант из императорских кирасир и до смерти напуганная, сильно загримированная дама, явно из дома терпимости (поскольку эти заведения работали с перегрузкой, для экономии времени, отопления и освещения, приказом по дивизии офицерам было разрешено, разумеется, по десятикратно возросшей таксе, брать дам на дом). Очевидно, этот офицер получил как раз такую даму и вел ее на квартиру. В темноте на него напали трое пьяных зуавов, явно не располагавших возможностью заплатить даже по минимальному солдатскому тарифу. За нападение низших чинов на офицера полагается расстрел, но зуавы полагали, что в темноте их не распознают. Да и когда считались с приказами эти буйные чада дикой африканской природы. Единственный приказ, которому они подчинялись, была разнузданная похоть. Как только свет фонаря осветил их черные разъяренные лица, они молча спрятали ножи и растворились в темноте. У дамы случился припадок истерического смеха. Она не верила, что осталась жива. А лейтенант (сейчас я получил возможность рассмотреть его внимательнее, это был по-галльски подтянутый, не больно широкий в плечах господин в сбившемся набекрень кирасирском кивере, совсем еще молодой, лет двадцати, с пышными рыжими усами над чувственным ртом — он не был красавцем, но принадлежал к тому типу мужчин-петухов, которые особенно нравятся женщинам — знаю это по себе) звякнул шпорами и произнес приятным баритоном «Je vous remercie bien, monsieur!^[14] Без вашей помощи я, наверно, был бы уже мертв. Не говоря уже о том, что могло бы случиться с барышней. Впрочем, это входит в ее обязанности, — он криво улыбнулся, — хотя она и не привыкла делать это бесплатно. Думаю, что эти господа не заплатили бы ей ни су…» Я удивился, что у него хватает сил шутить после всего случившегося. Ведь еще пять минут назад его жизнь висела на волоске. «Я не дрожу за свою жизнь, шер месье, — ответил он. — Впрочем, я еще не представился вам. Вы должны знать, чье офицерское достоинство вы защитили этой ночью. Честь имею, — он вновь звякнул своими кавалерийскими шпорами, — Анри Рене Альбер Ги де Мопассан, дворянин из Пикардии».