Четвертый крестовый поход

Посольство состояло из четырех человек — епископа Нивело Суассонского, Жана де Нойена, клирика, служившего секретарем графа Балдуина, а также Робера де Бове и Жана Де Физа. В декабре 1202 года оно направилось в Рим испрашивать прощения за действия крестоносцев. Венецианцы не стали направлять своего представителя, считая, что не сделали ничего дурного — и стало быть, не подлежат никакому наказанию. Дандоло разъяснил такую позицию в послании, которое отправил папе. По его мнению, нападение спровоцировали сами горожане Зары, которые нарушили феодальную присягу Венеции. Дандоло удивлялся и недоумевал, как папа мог доверить защиту города такому человеку, как Эмико, который носил крест из неискренних побуждений. Он писал, что король принял крест «только для того, чтобы носить его, даже не пытаясь совершить хотя бы паломничество, для которого паломники обычно принимают крест, но чтобы позариться на чужие владения и преступно удерживать их». [271] Дож знал, что в 1200 году Эмико принял крест в основном для того, чтобы использовать его для прикрытия во время гражданской войны с братом Андреем, и в самом деле не имел особых намерений когда-либо отправиться в Святую Землю. Оглядываясь назад, можно принять такую точку зрения — но нельзя сказать, что она нашла какое-либо понимание в Риме.

Гунтер из Пайри отмечает, что аббат Мартин присоединился к посланцам как неофициальный представитель немецких крестоносцев. Гунтер оставил описание мыслей аббата относительно этого времени. Отчасти оно кажется попыткой доказать непричастность Мартина к событиям в Заре, но вместе с тем представляет глубокую озабоченность аббата направлением, которое принял крестовый поход:

«Когда Мартин понял, что не только дело Креста погрязло в отсрочках, но вся армия принуждена пролить христианскую кровь, он не мог решить, куда обернуться и что нужно сделать. Он был поражен ужасом и, имея множество различных вариантов выбора, которые его не устраивали, склонился к тому, который в сложившейся ситуации казался лучшим».[272]

Ощущение загнанного в угол человека, который не может следовать своей воле, преследовало аббата. Девятнадцатью месяцами раньше он пылал религиозным огнем, увещевая жителей Базеля помочь в освобождении Святой Земли. Эта утрата смысла бытия у человека, воодушевившего сотни других принять крест, показывает, как жестокая реальность Четвертого крестового похода вступила в противоречие с возвышенными идеалами, с которых начиналась экспедиция. Мартин был в таком смятении, что попытался отойти от крестового похода. Он направился к кардиналу Пьетро Капуано и попросил его освободить от клятвы и позволить вернуться в свою обитель. Кардинал упрекнул его в слабости и запретил возвращаться домой до завершения паломничества.

Некоторые крестоносцы уже уезжали из Венеции в Рим, чтобы получить аналогичное освобождение от обета. Иннокентий против своей воли обещал освободить их при условии, что клятва лишь будет отложена на несколько лет. Большая часть из этих воинов была небогата, и их отсутствие не могло оказать особого воздействия на экспедицию. Однако Гунтер из Пайри замечал, что «это отступничество… остужало рьяный пыл» тех, кто еще собирался присоединиться к походу, и влияло на дух оставшихся. [273]

Разрешить покинуть экспедицию столь заметному человеку, как аббат Мартин, было нельзя. Пытаясь теснее связать его с крестовым походом, Капуано утвердил его в роли духовного наставника немецких крестоносцев и благословил аббата оставаться среди солдат, постоянно удерживая их от пролития христианской крови. Мартин был опечален этим отказом — но, как замечает Гунтер, заставил себя следовать обету и выполнять новое поручение:

Как стенал Мартин, когда не получил разрешения на отъезд,