Четвертый Рим

— Самое простое — свалить всю вину за разлад и анархию на педагогов. Но вы бы лучше вспомнили, что сами поощряли сектантство, сами учили нас, что наибольшее количество индивидуальностей создаст необходимые условия для конкуренции, в которой победит самый приспособленный к внешней среде. И мы поверили вам, что привело к междоусобной войне между отдельными группировками и отсутствию единых принципов обучения. Но мы верим вам, — закончила Ева, — и надеемся, что сегодняшний день, первый день после большого взрыва, поможет нам начать собирать студентов в римскую элиту.

Внезапно Ева взвизгнула и присела, выпятив округлый задок. Это Пузанский ущипнул ее чуть пониже спины. Раздался смех.

Ночью Володечка проснулся оттого, что в комнату его кто-то вошел. Он услышал, как шаркнула запираемая изнутри дверь, поток холодного воздуха обдал его.

— Пришел, — пискнул Володечка и стал вглядываться в темноту приемной, которая, оставшись без кабинета и уже более не используемая по прямому назначению, превратилась в спальню и место тайных интимных свиданий.

Дефицит строительных материалов был настолько велик, что ремонт кабинета даже для всемогущего директора был из разряда неразрешимых задач. Поэтому и приемная утратила свой первоначальный смысл. Однако Володечка, хоть и пискнул призывно, оставался пока еще в недоумении, кто, собственно, к нему пожаловал. Знал он только, что это не директор, потому что сам бегал к нему наверх только вчера и не ждал следующего приглашения раньше, чем через неделю. Но и кроме директора Володечка путался со студентами старших курсов, некоторые из которых были так дерзки, что могли, пожалуй, и замок дверной отколупнуть.

Чтобы не терять времени, он на всякий случай скинул одеяло и перевернулся на живот. Но вместо жарких рук и ласковых поцелуев на голую спину Володечки обрушился удар плетки. Володечка взвыл и скатился с постели, спина горела, как будто с нее сдернули кожу, да еще присыпали солью и горчицей. В страхе он нырнул было под диван, на котором только что так сладко отдыхалось, но пинок в бок прервал дыхание, а следующий отбросил на середину приемной.

— Дверь забита? — спросил один невидимый голос у второго.

Послышалась легкая возня, будто кто-то нашаривал ручку. Потом два перекрестных луча вонзились секретарю в глаза.

— Стой неподвижно, пидер, — услышал он спокойный шепот. — Дернешься, спустим на следующий этаж и запрем снаружи. Говори, кто вчера к тебе приходил?

— Из полиции, — пропищал Володечка, робким жестом прикрывая глаза, но тотчас получил удар плеткой по руке и голым ногам.

— Не заслоняйся, я по твоему лицу узнаю, ты врешь или правду говоришь. Так, говоришь, из полиции приходили. И что спрашивали?

— Фамилии, — прошептал Володечка, за что снова был наказан.

— Громче говори! — потребовал тот же голос, и плетка опоясала Володечкины ноги.

Тщетно он таращил глаза в темноте, пытаясь разглядеть своих истязателей, кроме двух радужных пятен, светящих ему в лицо с разных концов комнаты, ничего он не смог увидеть.

— Фамилии, — проговорил он угрюмо, пытаясь понять, насколько агрессивно настроены его ночные гости, — фамилии были нужны всех охранников директора. Потом спросили, знал ли я кого из шиваитов и какие обряды они в лицее распространяют.

— И ты дал фамилии? — то ли спросил, то ли констатировал голос.

Володечка только перебрал по ледяному полу босыми ногами и горестно вздохнул.

— Мне Стефан Иванович велел выдавать этим любую информацию по их просьбе. А фамилии его охраны внесены в график дежурств, бери и запоминай кому не лень.

— Что их еще интересовало?

— Больше, пожалуй, ничего. А вы меня отпустите? Кроме того, что меня спрашивали, я ничегошеньки не знаю. Мое дело — на машинке стучать да чай подавать в директорский кабинет.

— Ты дурочку не строй! С тобой сыскные говорили более часа, а ты утверждаешь, что дал им всего десять фамилий.

— Глаза болят, — выдавил Володечка, — погасите свет, не могу говорить.

Фонари погасли, оставив в глазах секретаря багровые пятна и мельтешение. Новый удар отбросил его к стенке. Володечка присел на пол и торопливо заговорил в темноте:

— Будете драться, вообще ничего не скажу. Я на боль очень терпеливый. Я не знаю, про что они еще спрашивали, потому что жандарм меня загипнотизировал.

— Какой еще жандарм? — похоже, обладатель сурового голоса не обладал достаточным терпением.

— Маленький такой, в красных брючках ходит. С ним, собственно, мы и говорили. Он попросил картотеку с фамилиями, но она осталась под пеплом и пылью, и он не настаивал… и вообще вел себя как джентльмен, а не пьяный извозчик, у которого только руки чешутся кого-нибудь стегнуть. Он посмотрел на меня пристально, и меня потянуло в сон. Я думаю, много чего наговорил, только я же себя не контролировал.

Чуть попривыкнув к вопросам, Володечка начал лихорадочно прикидывать, что его ждет.

«…Раз свет не включают, стало быть, лица открывать не хотят. И убивать меня не станут», — чуточку успокоился он.

— А как он тебя гипнотизировал? Что при этом говорил и делал? — продолжал теребить главарь.