Четыре дня Маарьи

Все взрослые почему-то считают, что перейти из одной школы в другую не составляет для детей никакого труда. Напиши на обложке дневника и тетрадей название новой школы — только и всего. Может быть, они думают, что это так же просто, как для них самих сменить одно место работы на другое, где можно получить зарплату побольше или квартиру получше. Похоже, их не волнует, что на старом месте работы остаются люди, с которыми они уже успели подружиться. И подружатся ли они с кем-нибудь на новом месте — это вроде бы для них тоже не важно. А может быть, они ни с кем и не дружат ни на старой, ни на новой работе? Но как бы там ни было у взрослых, а для школьника или школьницы перейти в другую школу — это… словно перенести тяжелую инфекционную болезнь. Конечно, бывают и такие ученики, которые словно с самого рождения знают, чего хотят, и, увлеченные, прут вперед, не обращая внимания на суету вокруг — им все равно, кем их считают. У нас в классе тоже есть такой парень, его зовут Тийт. Он только и делает, что зубрит и считает, считает и философствует. Он может преспокойно наступить тебе на ногу и при этом доброжелательно объяснять решение алгебраической задачки. А когда ты тихонечко начнешь вытаскивать расплющенный носок своей туфли из-под его «копыта», он искренне удивится: "Гляди-ка, да я наступил тебе на ногу!" Но извиниться не сочтет нужным! Впрочем, Тийт не корчит из себя профессора, если он не занят зубрежкой или еще чем-нибудь таким, ведет себя вполне нормально. Ему хорошо, просто он такой и есть. А я не такая. А я так по-дурацки устроена, что даже спиной чувствую, если кто-то позади меня хочет со мной заговорить. И мне делается дико неловко, если человек не знает, как начать разговор, и я заговариваю с ним первой (хотя этот разговор мне и не нужен), просто для того, чтобы человек не испытывал чувства неловкости.

Для таких тонкокожих вроде меня переход из сельской школы в городскую — мука смертная. В первые дни в новом классе сидишь за партой как на горячих углях и чувствуешь себя белой вороной, хотя внешне не отличаешься от остальных — школьная форма в республике всюду одинаковая, как и школьная программа. И металлическая цепочка виднеется у тебя из-под воротничка блузы, как и у других, и ногти у тебя чистые, и волосы не висят патлами. Все из-за того, что тебе бесконечно одиноко, когда все остальные галдят, щебечут, смеются и расхаживают по классу. Никто не думает о том, что не может ведь новенькая в своем одиночестве вдруг рассмеяться или заговорить сама с собой. Случись такое — и тебя враз и надолго сочтут «чокнутой». Но и пойти в другой конец класса и вместе с другими, совершенно еще чужими тебе девчонками восхищаться вслух серебристо-лиловыми домашними туфлями светловолосой одноклассницы, даже имени которой ты пока не знаешь, — тоже невозможно. И вот из-за этой вынужденной замкнутости тебе с самого начала могут навесить ярлык "маменькиной дочки" или «деревенщины». Соседом или соседкой по парте у тебя окажется тот, кто за грехи, совершенные в прошлые восемь учебных годов, обречен сидеть в одиночку или такой же, как ты, новичок, но это в лучшем случае. Нелепее всего если приходится занять место за первой партой в среднем ряду под самым носом у преподавателей, — именно сюда вынуждена была сесть я, все остальные места были уже заняты… Если бы знать, что здесь есть хоть одна дружественная душа!

Но это моя вечная проблема: всегда мне не хватает одного. Одной сестры, одного брата, одного друга или подруги. Друзей у меня всегда было много, у каждого свои достоинства и недостатки, с каждым я старалась быть доброй, и все, каждый по-своему, были добры ко мне. Но я всегда тосковала по такому одному человеку, который был бы всем. Я даже не умею объяснить, что означает это все — может быть, то, что с этим одним я считалась бы в тысячу, в миллион, в триллион раз больше, чем со всеми остальными, и он тоже несравненно больше считался бы со мной. Дружба, которой мне хочется сильнее всего, не должна быть отношениями подчиненности, как между хозяином и слугой, или такой, какую я замечала у многих девчонок — взаимным обменом сердечными тайнами. Дружба, по-моему, должна быть столь ясной и чистой, что даже испытания, которые она приносит, казались бы красивыми и возвышенными, лишенными каких бы то ни было мелочных придирок или зависти. Может быть, я потому так много думаю об этом несуществующем своем идеальном друге или подруге, что я единственный ребенок в семье.