Четыре дня с Ильей Муромцем

Я подошел к нарам, на которых, раскинув руки, продолжал заливаться могучим храпом Илья Иванович, и провел рукой по медвежьей шкуре. Из-под ладони тотчас стрельнули в разные стороны не то две, не то три маленькие кусачие прыгуньи. Мне даже есть расхотелось. Никогда в жизни блох не видал. А тут их полным-полно. Может быть, и вши есть? Меня передернуло от омерзения. Неужели всегда теперь придется спать на блошиных медвежьих шкурах?! И опять так мучительно остро захотелось домой, что я едва не заплакал. Какая ужасная бедность, какое убожество в этом втиснутом в землю жилище с дочерна закопченным потолком из едва обтесанных бревен. Какое множество мух, блох, тараканов. И никаких, даже самых элементарных удобств. Умываться и то они ходят к реке или плещут на лицо водой из деревянного ковшика. «Мама, милая мамочка, возьми меня отсюда!» — мысленно закричал я…

— Что, Володимирко, пригорюнился? — участливо спросил Ратибор. — Или рыба не вкусная? Так у меня еще сохатино мясо есть. Хочешь мясца? Али меду? Хороший мед, липовый.

Но мне уже ничего не хотелось. Я вышел из жилища, поднявшись по четырем земляным ступенькам, укрепленным колышками и досками. Здесь, снаружи, на ветерке, немного полегчало. Над головой тихо качались верхушки сосен, по голубому небу плыли белые облака, сороки перелетали с дерева на дерево… Все было как в наше время. И мохнатые псы, и песок, и крапива под тыном. Даже сам Ратибор. Разве не встретишь сейчас такого же старика где-нибудь в глухой деревне? И только вот эти деревянные идолы да тын, поставленный из вкопанных в землю бревен…

— Что, на Стрибога великого смотришь? — спросил, неслышно подойдя ко мне сзади, Ратибор. — Гляди, гляди… Он человеку силу дает, простор да свободу учит любить.

И хотя я смотрел вовсе не на деревянного истукана, а на небо и сосны, но после слов старика все же перевел взгляд на изображение древнеславянского бога воздушных стихий. Стрибог тоже смотрел на меня своими пронзительными глазами. И вновь на его грубом лице, вытесанном безвестным мастером, почудилась усмешка. Он опять словно говорил мне: «Боишься? А ты не трусь, не поддавайся, борись!»

— Четыре ветра дуют, сменяя друг друга, на земле и на море. Четыре лица у Стрибога, — говорил рядом со мной Ратибор. — А небо одно, как шапка, над всеми нами… Каждый год по весне, как только сходила большая вода, собирались сюда молодые и старые воины. Со всех сторон, со всех селений. Невод в Оку забрасывали, меду хмельного с собой приносили, мяса. И вот тут, на этом самом месте, вокруг Стрибога, садились все тесно, жертвенный костер разжигали, ели и пили в его славу. Отсюда и в поход уходили, в степь Дикую.

Мне вспомнилась вчерашняя горделиво-печальная песня, и я спросил Ратибора, что вело их туда, в горькие полынные степи. Ведь могли же они, жители лесных рязанских и муромских мест, спрятаться, переждать опасность?

— Ежели каждый прятаться станет, что тогда с Русью будет? — вопросом на вопрос ответил старик. — Человеку дано жить не много, каких-то шестьдесят — семьдесят лет. А народ, страна могут жить вечно. А могут и погибнуть, исчезнуть с лица земли, как некогда исчезли обры и скифы. Недостало, значит, у них силы выстоять. Не нашлось, выходит, у них тех, кто бы жизни своей не пожалел ради жизни народа. Одним людям, отрок, довелось жить раньше нас, другие вместе с нами сейчас живут, третьим доведется жить после нас. И неведомо, на какое из поколений придется вражеское нашествие на твою страну. Но уж те, кому подгадает к тому времени взрослым мужчиною стать, те должны, не жалея себя, в бой идти. Помнить, что не только нынешних своих детей защищают, но и всех будущих.

Да, я понял, конечно, то, что так образно выразил Ратибор. Но меня поразило, что все это так хорошо понимали они, люди далекого прошлого. Они, оказывается, думали и о нас, мальчишках будущих поколений. И в самом деле — если бы не они, не их воинские победы, нас просто могло бы не быть, как и всей страны и всего народа.

И еще я подумал о том, что раз я все-таки есть, значит, сейчас, в этом десятом веке, живет где-то на Руси неведомый мне человек, охотник или землепашец, бортник или кузнец, который и есть мой пра-пра-пра-прадедушка. Вот бы встретиться с ним! Интересно, где и как он живет, чем занимается. Но разве это когда-нибудь выяснишь? Я даже деда своего смутно помню. А о прадедах и понятия не имею. А ведь жаль. Надо бы у бабушки выяснить. Но где теперь моя бабушка? Верно, никогда уже я не увижу ее.

— Ты, отрок, не печалуйся, — тихо сказал Ратибор. — Никакой тяжкой хвори у тебя нет. Все обойдется. Только думай сейчас поменьше. Живи просто. И за Илью покрепче держись. С ним не пропадешь. Он к людям добрый, в беде не оставит. Только за ним тоже догляд нужен. Прям и строптив Илья. Правду все ищет. А вместо нее много недругов обрел себе в стольном Киеве.

— И-и-эх! — смачно потянулся вышедший из жилья Муромец. — Почему это у тебя, Ратиборушко, спится так сладко?