Четыре дня в начале года тигра

Поэту Хоакину нравится поэт Вилья — редчайший случай. Ибо, хотя поэтов, по Пушкину, издревле связует сладостный союз, это верно лишь в каком-то высшем смысле. На земле поэты обычно ссорятся между собой, ибо никак не могут поделить славу, особенно если поэт невоздержан на язык, как Вилья. А он именно таков, как описано у Хоакина: вполне способный заявить при знакомстве, что вы бездарно одеты (это может быть сказано и женщине), а то и похуже.

Автору этих строк довелось в 1975 г. принимать участие в одном литературном действе, где был и Хосе Гарсия Вилья. К нему подошел начинающий англоязычный поэт из Африки. Подошел, как подобает подходить дебютанту к признанному мэтру: почтительно и робко, и смиренно попросил оценить его стихи. Вилья взял стихи, бросил на них небрежный взор и заявил, что читать их не будет. «Но почему?» — изумился начинающий поэт. «Они некрасивые», — ответствовал мэтр. Он даже снизошел до объяснения: в стихах дебютанта нет разбивки на строфы, «а это так некрасиво — на стихи должно быть приятно взглянуть». И пустился в рассуждения: хороший портной из совершенно скверной ткани может создать шедевр, хороший повар из скверных продуктов приготовит нечто изумительное. Все дело в форме, а не в содержании, как пытается уверить дебютант. Мастер — это всегда мастер формы. «А вы стихам не можете придать форму». Молодой поэт был раздавлен.

Побывал Вилья и у нас, в СССР, — в 1973 г. он участвовал во встрече писателей стран Азии и Африки в Алма-Ате. Его чрезвычайно удивила кириллица, но, как эстет, он нашел, что написание «Хосе» куда красивее, чем «Jose». И с тех пор подписывается так: Хосе Garcia Villa, сбивая с толку издателей и читателей. Собственно, это ему и надо. Эпатаж, считает он, есть неотъемлемое право — и даже обязанность — поэта. Такой взгляд на поэта и поэзию находит отклик у другого мастера, у Нико медеса Хоакина.

В отличие от Вильи, Хоакин не только поэт. Он еще и тонкий мыслитель. Конечно, мы не вправе отрицать присущие мыслителю качества и за Вильей, но все обещанные им философские труды так и не вышли в свет, а вот Хоакин потряс мыслящих филиппинцев своим эссе «Культура как история», с которым читатель может познакомиться в конце сборника. Почему потряс, станет понятным после знакомства с другими произведениями Хоакина. Дело в том, что для интеллигентов как Запада, так и Востока Филиппины являлись не более как извращением их — восточных и западных — начал, в чем они ничтоже сумняшеся обвиняли филиппинцев. Своих евразийцев у филиппинцев не нашлось, и обвинения такого рода порождали у них некий комплекс неполноценности, стремление оправдаться. Хоакин же прямо сказал освобождающие слова: такими нас создала история, нам не надо стыдиться самих себя, напротив, мы вправе гордиться. Мы азиаты, но азиатами нас сделали европейцы, ибо Восток оттолкнул Филиппины, а вот европейцы ввели их в Азию. И вообще, вопрошает Хоакин: «Что есть азиатская сущность? Индийская пассивность или динамичность японца? Китайская добросовестность или малайская беззаботность? Это крестьянин, выращивающий рис, или кочевник-скотовод? Шейх, гуру, кули? Буддист, индуист, мусульманин, шаман?» Ответить, конечно, непросто, но это не значит, что ответов нет и нет азиатов.

Хоакин совершенно прав, когда утверждает, что филиппинцам нечего стесняться своей культуры, что у них есть все основания гордиться ее уникальностью. Но не следует и упрощать действительно сложные вещи. Если человек, по Хоакину, есть «бессознательная антология всех предыдущих эпох», то в филиппинце уживаются плохо подогнанные друг к другу начала: исконные, испанские (они же христианские, католические), американские (навыки предпринимательства, право и т. п.). Но антология не обязательно должна быть бессознательной: ведь эссе Хоакина и есть попытка вывести всю противоречивость филиппинского бытия из подсознания в сознание и тем преодолеть ее, т. е. пронести своего рода психоанализ. Судя по реакции на эссе Хоакина, бурной и неоднозначной, попытка эта удалась. Комплекс неполноценности в значительной мере снят, хотя раньше проявлялся часто, и прежде всего в каком-то чувстве вины, проскальзывавшем всякий раз, когда мыслящие филиппинцы говорили о своей культуре с западными или восточными коллегами. Теперь лейтмотив бесед на эти темы стал иным: «Такими нас сделала паша история», а нередко слышится задиристое хоакиновское «сами виноваты».

Таков диапазон подлинного мастера слова Никомедеса Хоакина: от репортера до философа, от тонкого знатока петушиных боен (чувствуется, человека в этом отношении небезгрешного) до своеобразного богослова. И раз уж нет возможности побывать на Филиппинах, то лучший способ узнать их — через рассказы Ника Хоакина о своей стране. А если есть, то через них же подготовиться к встрече с нею.

И. В. Подберезский

ЧЕТЫРЕ ДНЯ В НАЧАЛЕ ГОДА ТИГРА Сцены из апокалипсиса народного гнева Художественно-публицистическая хроника