Четыре фрейлины двора Людовика XIV

Две ревности и одна ненависть. — Все средства хороши для женщины в немилости. — Ален подвергается суровому испытанию.

Обер-гофмейстерина не скрывалась — не достаточно, — потому что глаза всех были устремлены на неё, стараясь проведать её намерения. Она жила только для того чтоб исполнить одну постоянную мысль: натворить неприятностей своей сопернице, заставить плакать её прекрасные глаза и дойти после тысячи стычек, если ей не удастся отнять у неё безумную нежность короля, до решительной мести, какая бы она ни была.

Она действовала со стороны духовенства, с которым она была в лучших отношениях, чем Мария де Фонтанж, слишком оглушенной своим счастьем и слишком желавшей им насладиться и выставить его напоказ, чтобы предаваться интригам или лицемерию подобного рода.

Хотя и по её наущению король причащался на страстной неделе, но у неё не было более ни религиозных, ни каких бы то ни было серьёзных мыслей: что ею управляло, что её увлекало, это гордость и всё гордость.

Маркиза де Монтеспан, которой напротив искусно помогала будущая фаворитка, госпожа де Ментенон, творившая из всего стрелы, заботилась беречь высшее духовенство от двора, которому она постоянно давала доказательства внешней набожности.

Влияние этих двух женщин, Монтеспан и Монтенон было таково, что папу уговорили написать Людовику XIV угрожающее письмо, чтоб упрекнуть его в скандале, пример которого он подавал. Но государь этот ещё не подпал под иго вдовы Скаррона, он был увлечён сильнейшею страстью, а время отлучения от церкви прошло; он не испытал ни малейшего волнения и продолжал свои похождения.

Употребляя все эти великие средства, обер-гофмейстерина не пренебрегала ни одним из маленьких.

Мария де Фонтанж, великолепная наездница и смелая охотница, любила гнаться за крупной дичью, но у неё было сильнейшее отвращение к зверинцам, объясняемое её чрезвычайной склонностью к ласкам и роскоши. Но совершенно напротив, обер-гофмейстерина, у которой это была не единственная странная фантазия, особенно привязалась к двум ручным медведям, с которыми она обходилась как с комнатными собачками, в отношении которых она требовала, чтоб все им оказывали внимание и которые прогуливались по своему произволу в королевских дворцах. Читатель, не приготовленный классическим обучением, не может себе представить галереи и покои Версаля в этой эксцентричной компании, был бы вправе нам не поверить со слов. Вот анекдот, очень хорошенький, рассказанный летописцем того времени[15].

«У г-жи де Монтеспан два медведя, которые ходят куда им вздумается. Они провели одну ночь в великолепной квартире, приготовленной для девицы де Фонтанж.

Живописцы, выходя вечером, не позаботились затворить двери; те же, на которых была возложена забота об этой квартире, были так же небрежны, как и живописцы; таким образом медведи, найдя двери отворёнными, вошли и всю ночь всё там портили. На другой день рассказывали, что медведи отомстили за свою госпожу и другие подобные глупости поэтов.

Тех которые должны были запереть квартиру, выбранили, но до такой степени, что они твердо решились затворять двери пораньше. Однако, так как много говорили об опустошении, произведенном медведями, множество людей ходили в квартиру поглазеть на весь этот безпорядок.

Г-да Депрео и Расин также отправились туда к вечеру и, ходя из комнаты в комнату, углубленные или своим любопытством или своим приятным разговором, они не обратили внимания, что первые комнаты уже закрывали: таким образом что когда они пожелали выйти, они этого сделать не смогли. Они кричали через окна, но их не услыхали. Таким образом, оба поэта провели ночь там, где два медведя переночевали в предыдущую ночь, и имели свободное время думать об их прошедшей поэзии или о их будущей истории».

Впрочем позволено думать, что это шутка, сыгранная с двумя поэтами, слишком забавна, чтоб не быть несколько произвольной со сторон господ из королевской прислуги.

Также легко поймут, что это не простой случай предал квартиру девицы де Фонтанж мерзким животным, и это был, впрочем, только один из ста эпизодов соревнования её низложенной соперницей. Признаются, что это было действием ревнивой женщины, завистливой до всего выгодного, ниспадающего на её врага, и ухитряющейся его помучить.

Новая герцогиня, негодующая в глубине души и иногда плачущая от гнева, показывала однако вид, что принимала эти вещи с высоты своего величия, как ничтожества, её недостойные. Король, знавший маркизу, озабочивался более. Видя, что его письмо и его угрожающие советы её не пугали, опасаясь каких-нибудь публичных скандалов, он старался её смягчить какими-нибудь преимуществами.

В первый день она выказала себя ужасно оскорбленной титулом герцогини, дарованным через несколько недель милостей девице де-Фонтанж, титул, который одинаково приобрела в подобных же обстоятельствах Луиза де Ла-Вальер, между тем как она сама, царствование которой продолжалось несравненно дольше, осталась маркизой.