Четыре фрейлины двора Людовика XIV

— В начале этой недели, — начала она снова, не отдавая ему ещё эту бумагу, — у короля ранили лошадь на одной охоте на кабана, его величеству угрожала даже некоторая опасность. Ваша прежняя невеста не присутствовала при этой охоте, нездоровье удержало её в замке. Ее там не было, чтоб выразить свое соболезнование, при первом объявлении приключения, но не будучи в состоянии говорить, она написала, и какой слог!

Маркиза остановилась, развернула с рассчитанной медленностью записку и прочла, делая ударение на каждом слове.

«Я не в состоянии, мой дорогой государь, выразить вам беспокойство, в котором я нахожусь; могу ли я без дрожи узнавать, как мало вы заботитесь о вашем сохранении! Ради Бога! берегите лучше жизнь, которая мне дороже моей собственной, если желаете найти меня живой при вашем возвращении. И что же! разве ваша храбрость не довольно известна, точно также, как ваша ловкость, чтоб вам не подставлять себя более новым опасностям? Можете ли вы находить отдохновение войны в упражнении столь трудном и столь опасном!.. Ах! я дрожу от страха. Извините, мой дорогой государь, эти упреки выходящие от горячности моей страсти, и вернитесь, если вы любите, и если хотите успокоить от страха ту, которая вас так нежно любит».

Это письмо было из самых достоверных, и мы сами переписали его у авторов, нам его сохранивших. Окончив это чтение, обер-гофмейстерина, передала, не прибавив ни одного слова собственноручно письмо Алену. Он её оттолкнул отчаянным движением, так как издали узнал почерк, и сказал с горечью:

— Вы правы, сударыня, это любовь… Но какой изменой записка эта попала в ваши руки?

— Это мой секрет, кавалер, дело это было для меня тем более легко, так как я держу в своей немилости множество союзников, между тем как эта неосторожная кокетка с каждым днем отчуждает своих последних друзей. Но я вам показала и рассказала только половину этого происшествия. Тут будет продолжение.

Глава двадцать первая

Великий король ведет себя как пастух. — Хорошая награда за черный поступок. — Бедный Ален! Бедная Урания!

Ален, видя, что маркиза решилась его не щадить и не утаивать от него ни одной подробности и впрочем находя сам, что бы он ни делал, род жгучего удовлетворения, не покушался её останавливать в её открытиях.

Она опять взяла свой портфель, заботливо положила туда записку и достала оттуда другую.

— Письмо, которое вы сейчас видели, было привезено его величеству нарочным, который застал короля в лесу. Преисполненный блаженством, его читая, он его целовал тысячу раз и, усевшись на ствол опрокинутого дерева, он написал карандашом ответ, который нарочный же отвёз назад. Вот этот ответ:

«Нет, мое дорогое дитя, не бойтесь; опасность прошла и я хочу себя беречь только для вас одной. Признаюсь вам, я поступил неизвинительно, искав удовольствия в упражнениях, которые вы со мной не разделяли; но простите эту минуту, которую я отдал желанию славы, и я еду, чтоб проводить все мои дни в повторениях вам, что я вас люблю… Ах! как приятно только думать, когда любишь столь прелестное дитя и уверен, что им любим!»[16]

— Но, сударыня, вскричал Ален, которого эти неопровержимые доказательства раздражали до крайности мучения, — вы, следовательно, очень желаете, чтоб я их обоих возненавидел?

— «Если я этого желаю»!.. Разве без того я так бы трудилась? Да, я хочу, чтоб ваше отмщение равнялось моему, чтоб оттуда вышло, если вы будете мне помогать и поймёте меня, громовой удар, столь же ужасный, как эта измена.

— Вы, значит, уже нашли это гремящее наказание? — спросил он.

— Да… — отвечала она со свирепым ударением в голосе.

И не видя его ещё на той точке, куда она желала его привести, она начала опять:

— Вы меня обвиняете, что я раздражаю вашу рану, а однако я её берегу.

— Как?! Эти доказательства их нежностей, её гнусного пренебрежения мною, мною, который её обожает до самозабвения, это ещё не все?… Ах! Мария, неблагодарная!.. неблагодарная!..

Он закрыл лицо своими руками, в одном из тех припадков отчаяния, ревнивое мучение которого одно только может дать понятие об их пытке.

Погружаясь в воспоминания прошедшего, своих мечтаний, часов доверия, излияний, он повторял:

— Неблагодарная!.. неблагодарная!..

Маркиза наслаждалась этой мукой, думая только о том, как бы её ещё увеличить, потому что, в творении, о котором она мечтала, ей необходим был соучастник, который был бы равен ей и на которого она могла бы положиться, как на самое себя.