Четыре года в Сибири

Вечером, когда работа повсюду прекращалась, был слышен доселе неизвестный шум: хлопающее топотание дизельного двигателя в кинотеатре.

Вечная тишина дикой местности прислушивалась.

Посреди новой жизни я снова подумал о моем старом друге, великане Степане, и попытался смягчить каким-то образом его участь с помощью Ивана Ивановича.

Все же, для таких дел у полицейского капитана не было никакого понимания.

- Как только ты можешь заступаться за преступника! Все же, он – только скотина в человеческом образе. Самое большее, что ему можно пожелать, это, чтобы его судьба действительно поскорее освободила его. Исключено, мой дорогой, совсем исключено, что я хотя бы пальцем пошевелил ради таких вот типов. Я согрешил бы этим перед моими ближними!

- Но, Иван, ведь на мне когда-то тоже было клеймо преступника, и все боялись меня, когда я просил о работе в городке, ты же знаешь это!

- Да, но в твоем случае это было совсем другое дело, тут нельзя сравнивать!

- Почему же? Я тоже якобы убил кого-то, если верить моему досье и свидетельским показаниям. Теперь уже никто больше не боится этого субъекта.

- Если послушать тебя, Федя, то действительно начинаешь сомневаться в твоем нормальном человеческом рассудке. Не обижайся на меня за эти слова, но я прав, ты, все же, должен это признать!

Он решительно отказался от дальнейшего обсуждения и ничего больше не хотел знать об этом.

Поэтому я снова обратился к друзьям в Петербурге, просил провести пересмотр дела Степана, и опять подтвердил безвредность его характера. Также я информировал всех знакомых, что, если жена Степана обратится к кому-нибудь из них, они должны непременно поддержать ее деньгами и советом, и при случае направить ее ко мне в Никитино. Я все еще надеялся, что смогу как-то помочь Степану и Марусе, так как оба знали мой старый петербургский адрес, по которому они в любое время могли обратиться. Я тогда неоднократно внушал им это.

Спустя короткое время я получал категоричный ответ, что пересмотр дела для Степана является абсолютно бесцельным, и смягчающие обстоятельства какого-нибудь вида при всем желании не могли бы быть применены.

- Видишь, Федя, кто оказался прав? Я знаю законы нашей страны. Все протесты ни к чему не приведут.

- И, все же, я попробую снова и снова, Иван.

- Вы, немцы, настойчивы. У вас нет ни малейшего уважения к фактам, и вы снова и снова придумываете что-нибудь новое. Ты должен принять осуждение к тюремному заключению как факт, например, как будто бы ты бросишь камень в стекло. Результат: стекло разбито, камень остается целым – и это установленный факт.

- Но если ты возьмешь маленький камешек и бросишь его в толстое стекло, то стекло не разобьется – и что ты тогда сделаешь со своим установленным фактом?

- Нет, Федя, ты все же... лучше я ничего не скажу, но можешь думать, что хочешь, – и капитан недовольно отвернулся от меня. Некоторое время мы не возвращались больше к этой теме.

Однажды я был занят современной пилящей машиной, которая после хорошей работы в лесу внезапно не захотела больше функционировать правильно. Потребовалось много времени, пока снова все не было в порядке. Молча и погрузившись в мысли, совсем рядом со мной, капитан сидел на стволе дерева. Рассеяно он смотрел на меня во время работы. Он долго искал меня в лесу, пока рабочие не показали ему дорогу ко мне.

С глубоким уважением и в молчании стояли мужчины, так как они действительно не могли объяснять себе это долгое пребывание всемогущего. Таким они все еще его не знали. Если капитан снимал свою шапку, вытирал пот со лба и глубоко вздыхал, все чувствовали себя микроскопически малыми в его близости и желали оказаться где-то в другом месте.

Когда я передал отремонтированную машину мужчинам, капитан встал.

- Пошли! И его рука крепко легла мне на плечо. Мы отошли несколько шагов в сторону. – Пойдем, давай присядем здесь, пожалуйста, – сказал он. Мы уселись на поленнице.

- Крёгер, ты лишил меня веры. Мой камень не разбил стекло, а сам разбился. Зато твой маленький камешек разбил толстое стекло...

Я вынужден был подумать о маленьком камешке, который я как опасный преступник носил с собой, брал его в рот, если меня мучила жажда, и который спас мне жизнь.

Ему тоже пришлось преодолеть большую судьбу, которая когда-то казалась мне неизбежной.

Иван посмотрел на свои сапоги, отодвигал маленькие ветки ногой, осмотрел внимательно свои руки, потом строго посмотрел на меня.

- Твой маленький камешек, Федя, сделал мой большой камень пылью. Ты уничтожил мои так тяжко сконструированные гипотезы, принципы, законы, которые я вдолбил в свою голову еще в школе и как мужчина разработал в жизни, ты, трезвый европеец! В моих собственных глазах я теперь только лишь заморыш, смешной мечтатель. Чего ты еще хочешь? Могу ли я быть еще более честным, еще более откровенным по отношению к тебе?... Степан помилован! Его отправляют на фронт... Он должен показать себя на деле.

- Все же, это исключительный случай, чисто индивидуальное, особенно рекомендованное рассмотрение такого преступного случая, Иван...