Четыре года в Сибири

Забытому требовалось почти четыреста пленных.

Под сияющим, теплым весенним солнцем стояли они группами перед лагерем, перед каждым лежал маленький узелок – их пожитки, все их богатство.

Звучит команда, выстраиваются шеренги, новая команда, и в ровном шаге, как когда-то к фронту, они идут теперь – на работы. Ряды проходят мимо меня, они приветствуют меня, вытягиваясь, и вот уже они исчезли за первым лесным поворотом.

Я держу в руке листок, список этих мужчин. Увижу ли я их вновь? Мы сохранили верность друг другу в верном товариществе во все эти тяжелые месяцы, каждый внес для всеобщего блага все, что мог. Мы привыкли друг к другу, и теперь нам нужно прощаться друг с другом. Лагерь опустошается все больше; за день он теперь абсолютно пуст, теперь у каждого есть своя работа.

Двор лагеря как вымер. На солнце за самодельным столом сидит, согнувшись над списком, фельдфебель. Он положил свою фуражку на край стола, расстегнул форму. Когда он видит, что я иду, он торопливо застегивает мундир и надевает армейскую фуражку. Он отдает честь; ни одна мышца его лица не вздрагивает, ничего не выдает нашу взаимную дружбу. По моему требованию он снова кладет в сторону фуражку, снимает мундир, засучивает рукава рубашки и закуривает сигару. Все это совершенно противоречит его достоинству военного.

- Здесь действительно стало пустынно и одиноко, мой дорогой.

- Да, господин Крёгер, но это радость, видеть товарищей во время работы, потому что они шаловливы и довольны как дети. За прошедшее время они прекрасно отдохнули. Я и представить себе не мог ничего такого.

Мой палец скользит по списку имен.

- Вы ищете Дайоша, не так ли, господин Крёгер?

- Верно, куда он пошел?

- Он и его люди? Все остались здесь! Они совсем не пошли на работу на поля. Но я дал слово Дайошу, что не скажу, почему они все остались. Он вытаскивает свои часы, улыбается и говорит: – Если у вас есть время подождать примерно пятнадцать минут, тогда вы увидите его; он как раз дает обеим дочерям начальника почты урок игры на фортепьяно.

- Вам сделали гравировку на часах? Покажите, все же, пожалуйста.

Фельдфебель медленно отцепляет часы с цепочки и подает их мне. «Мировая война 1914-...», за цифровым обозначением года – черточка и свободное место, чтобы там потом можно было выгравировать год окончания войны.

- Вам в последнее время пришлось действительно очень много работать, – говорю я, – не хотите ли на некоторое время передать командование? Теперь лагерь пуст, и тех, кто работает в Никитино, очень хорошо может контролировать унтер-офицер Йон.

- У меня никогда не получалось устроить себе правильный отпуск. И в Берлине тоже было так. Я шел гулять по улице Унтер-ден-Линден... посещал музеи... порой заходил в театр или в кино, но у меня не было от этого настоящей радости. Все же, оставаться без службы для меня очень странно; у меня тогда всегда ощущение, как будто я прогуливаю школу. Вообще...

Он снова и снова изучает список товарищей, отправленных на полевые работы, и внезапно полностью погружается в свои мысли. О чем думает этот мужчина? Думает ли он о ком-то, чье имя не хочет называть? Я кладу ему свою руку на руку и хочу спросить об этом.

- Осмелюсь доложить, ефрейтор Дайош Михали прибыл с занятий.

Фельдфебель достает часы. Они показывают несколько минут опоздания. Перед нами стоит венгр. Он, кажется, бежал, потому что совсем запыхался. В руке он держит пакет, который во время рапорту никуда не может приткнуть. Лицо серьезно, хотя в уголках рта немного дергается от невысказанных слов. Строгий взгляд фельдфебеля смягчился.

- Он всегда опаздывает, – замечает он, – но посмотрите, пожалуйста, разок на этого парня. Я не могу злиться на него. Я никогда еще не встречал его в плохом настроении, он всегда весел, всегда готов разделить со своими товарищами последнее, что у него есть. – Марш! – прерывает он самого себя грубовато.

- Я искал вас в списке, но вы остались в Никитино, Дайош! – обращаюсь я к венгру.

- Господин Крёгер, мои товарищи и я, все сказали, что останемся в Никитино, так как, все же, господин Крёгер подарил нам музыкальные инструменты, и... у вас тоже нет другой радости... мы хотим немного музицировать для вас, вы же очень любите музыку. И пусть даже нам всем доведется сдохнуть тут, мы останемся у вас, господин Крёгер!

Венгр охватывает мою руку обеими руками.

Пакет раскрылся из-за плохого и, по-видимому, поспешного перевязывания. Дайош полностью раскрывает его и показывает нам всю роскошь. Это большой кусок жаркого, несколько колбас, пироги, сигареты и три пары носков.