Четыре года в Сибири

Так как мы сидим у огня и на подоконнике стоит миска с кедровыми орехами, которые уже частично надгрызены, Иван вытряхивает орехи и берет себе миску, в которую кладет свою рыбу. На мгновения наши хозяева открывают рот, но потом все продолжается безмятежно. Почти как ради удовольствия мужчины энергично шуруют в горшке, радуются, когда ловят большой кусок, делают разочарованные лица, когда он шлепается вниз, громко и сильно дуют на него, и выплевывают рыбьи кости, по-детски озорно, но все же, с очень серьезными лицами на пол. Женщины стоят вокруг нас, они все время шумно смеются над нами, что должно, по-видимому, побуждать нас к еде.

- У этих людей, похоже, нет хлеба; а без него не наешься по-настоящему. Куда ты только заманил меня, Федя? – снова подшучивает мой друг Иван и при этом засовывает себе в рот один кусок за другим.

Во время еды я замечаю, что она засолена и приправлена достаточно хорошо. В бульоне плавают разные травы, которых я не знаю.

После рыбы подают мясо. Это конина, но Иван молчит, и я думаю, он даже не замечает этого, так как его зубы размалывают мясо с заметным удовольствием. Голод еще очень велик.

Затем каждый получает по глиняному кувшину с парным кобыльим молоком, к нему толстый кусок свежего ржаного хлеба грубого помола.

Я первый кланяюсь хозяевам, так как сыт так, что могу лопнуть. Мои хозяева удивленно смотрят на меня, потому что они еще долго не готовы и продолжают свой веселый «дождь».

Все же и эта еда подходит к концу. Мы откидываемся назад, пораженные изобилием даров, на мягкие мешки. При этом я стоически обозреваю батальоны паразитов; они наступают на нас, гостей. Они чуют свежую кровь.

Я вынимаю из деревянной коробки сигарету и зажигаю ее. Зажигалка и эта процедура вызывают наивысшее удивление. Со всеми возможными жестами мне удается засунуть сигарету в рот вождю, который долго противится этому, и он сразу начинает усердно затягиваться, еще до того, как я зажег ее. Все же, при первом затягивании, он вдохнул дым глубоко, высоко подпрыгивает, кашляет, трясется, отчаянно хватает стоящий поблизости кувшин с лошадиным молоком и поспешно пьет. Потом его взгляд пытливо останавливается на другом вожде, которому Иван Иванович тоже дал сигарету. Тот выпускает дым в воздух и очень гордится своим мастерством. Когда моя зажигалка снова исчезает в кармане, наши хозяева заметно успокаиваются.

Тщетно я самыми разными способами загибаю свои десять пальцев, без толку держу я свою руку высоко над головой вождя, бью себя в грудь, показываю, как микроскопически малы все присутствующие, вопросительно показываю на мужчину, но он не понимает меня. Я вижу, как он ложится на подушки прямо на кучи паразитов, закрывает глаза и хочет заснуть. Но мне так хотелось бы знать, действительно ли он вождь, и еще много, очень много другого. Я пытаюсь всеми средствами отговорить его от сна, хотя я смертельно устал, думаю, какие жесты на моем месте делал бы тут торгующий еврей, лучший мастер «языка жестов».

Наконец, мне пришла в голову идея попробовать пообщаться с хозяином с помощью картинок и рисунков. Я достаю карандаш, вывинчиваю его, вытаскиваю блокнот, но дальше у меня ничего не получается, так как мужчина с детским воодушевлением схватил карандаш и блокнот, хотя он совсем не знает, для чего они нужны. Наконец, я изображаю очень большую, толстую, устойчивую черту, которая превращается в мужчину. Рядом с этим могущественным мужчиной стоят только маленькие человечки, они незначительны, это масса. Над мужчиной возникают солнце, луна и звезды, летящие птицы. Потом я показываю на нарисованного мужчину и окружающий его блеск, показываю на моего хозяина, показываю на маленьких человечков и тычу пальцем в других дикарей. Я сразу с радостью устанавливаю, что меня поняли. Хозяин тоже указывает на большого мужчину, потом на меня. Я качаю головой и указываю на Ивана Ивановича, который между тем безмятежно спит своим полуденным коротким сном с боку от меня. Так мы в первый раз поняли друг друга.

Он говорит беспрерывно, время от времени, наверное, чтобы подтверждать свои комментарии, он смотрит на стоящих вокруг нас женщин, которые тут же утвердительно кивают и улыбаются так широко, как только могут.

Мой карандаш снова скользит по бумаге. Хижины дикарей, широкая дорога, поля возникают на рисунке, за ними озеро. Не успел я закончить рисунок, как мой хозяин пальцем указывает на близлежащую местность, быстро поднимается со скамьи, неуклюже шагает по комнате, указывает на щиколотки, колени, живот, грудь, голову, и, наконец, он держит руку над головой, закрывает глаза и делает вид, как будто у него нет воздуха. Я понимаю его. Вокруг деревни топкие болота, в которых тонут люди.

Я понимаю, почему жители деревни не прошли дальше и почему их уже давно не нашли посреди широкого болота и не приобщили к цивилизации.

Выжидающе и задумчиво мой хозяин стоит передо мной. Его глаза вдруг темнеют, он рассматривает моих спящих товарищей, и колючий взгляд падает на меня, скользит вдоль моего оружия.