Четыре Я Константина Симонова

Старательно приучавший себя не торопиться — ни в словах, ни в делах — Константин Михайлович вспомнил об этом своем правиле уже после того, как поспешно ответил Эренбургу, что у него как раз есть пара часов, а потом их выкроить будет уже значительно труднее. Так что, если не возражаете, я бы появился прямо сейчас. Эренбург, конечно, не возражал.

Эренбург тогда, по сведениям Симонова, который тоже был занят подобными заботами, только еще заводил себе дачу в Новом Иерусалиме, на Истре, километрах в шестидесяти от Москвы, и в основном жил на городской квартире. Так что ехать было недалеко. Если бы старик хотел его обругать, обложить покрепче, он бы сделал это по телефону, за ним бы не заржавело. Домой для этого он приглашать бы не стал.

С тех пор, как вместе съездили в Америку, они часто встречались. И по делам, и просто так. Впрочем, когда речь идет о двух, не таких уж вовсе незначительных писателях, определить, когда они видятся по делам, а когда — просто так, очень трудно. В «Новом мире» печаталась «Буря», которую Эренбург начал еще до их поездки в Штаты. Пока он ее писал, Симонов был для Эренбурга чем-то вроде связного между его хрустальной башней и внешним миром. Когда роман «Буря» был в основном закончен и принесен автором в редакцию, Константин Михайлович посвятил Илью Григорьевича в суть некоторых высказываний Сталина по литературным делам, в том числе и по поводу космополитизма и низкопоклонства. Эренбург чуть ли не полжизни проскитался за границей. Действие «Бури» тоже происходило в основном за рубежом, в его любимой Франции, так что ему нелишне было знать кое-что о том, как сейчас ставятся вопросы. Он оказался довольно покладистым автором. Многое из того, что могло бы вызвать осложнения, поправил сам, исходя из сути симоновских рассуждений, не дожидаясь, пока на страницах рукописи появятся пометки.

Когда роман вышел, Константин Михайлович не раз и всегда с превеликим удовольствием поздравлял автора с успехом. Рассказывал, как решался вопрос о Сталинской премии, передавал ему диалог, который состоялся между Сталиным и Фадеевым — в результате чего роман был передвинут со второй на Сталинскую премию первой степени.

Тогда же или позднее он давал Эренбургу и Федину читать верстку «Дыма отечества». Они читали и хвалили вслух, а потом в той, теперь, Бог даст, уже забытой статье им попало заодно с ним.

Нетрудно было догадаться, что и в этой новой каше, заварившейся в связи со статьей в «Правде», Эренбург чувствует себя неуютно.

О многом могла пойти сейчас речь в большой, населенной не только людьми, но и большим количеством кошек квартире на улице Горького. Не мешало бы иметь в запасе еще хотя бы полчасика, чтобы собраться поплотнее с мыслями. Но шофер уже лихо затормозил. Приехали! Ничего не поделаешь, надо идти.

Кроме хозяина, встретившего гостя с клетчатым пледом на плечах, да неизменных кошек дома никого в этот достаточно поздний час не было. Через холл в гостиную прошли в кабинет. Трубки, журналы на столе и подоконниках, полки, забитые книгами, стены по французскому образцу сплошь увешанные всех форматов гравюрами, фотографиями, небольшими картинами, в основном — этюдами...

Хозяин уселся, точнее, провалился в облезлое и обшарпанное вольтеровское кресло. Гостю предложил другое, посовременнее.

Посидели, помолчали. Не считая нужным заговаривать первым, в конце концов, Эренбург был инициатором их встречи, Симонов полез за трубкой и кисетом с табаком — лучшее средство выдержать взятую паузу.

Эренбург молчал, скорее всего, даже не замечая этого. Сидел нахохлившийся, встрепанный, недаром была у него в юности партийная кличка Илья Лохматый. Чем-то напоминал того, в исполнении Огюста Родена, кто дал свое имя креслу, в котором теперь сидел Илья Григорьевич.

— Этой ночью часа в два, — начал Эренбург, — вдруг раздался звонок в дверь. Представляете? — он саркастически усмехнулся. — Люба к дверям, а я — к чемоданчику с двумя сменами белья, — он еще в Штатах любил рассказывать, что держал таковой всегда при себе перед войной. — Оказалось, ваш шофер. Вы, должно быть, в курсе? Валентина Васильевна узнать прислала, не у нас ли вы задержались. У него кровь бросилась в лицо. Чертыхнулся внутренне и на Валю за эту глупость, и на шофера — не предупредил. Тем более, что задержался он вчера не у друзей, и не в Дубовом зале, а в своем кабинете в «Новом мире».

— Я не в претензии, — усмехнулся уже лукаво Эренбург. — Наоборот, даже, пожалуй, благодарен. Иначе, может быть, и не подумал бы о вас. А мне нужны именно вы.

«Любезное начало, ничего не скажешь», — подумалось гостю. Но он продолжал молчать и вопрошающе смотреть на собеседника.

Оказалось, что Эренбург хочет, чтобы в союзе провели вечер, посвященный сорокалетию его творчества. В 1909 году были опубликованы его первые стихи, так что для проведения такого вечера есть все основания.