Четыре истории из жизни государственных преступников

— Не можна, — веско сказал Задуйвитер. — Одно, там кожен день бригада моется. Пидлога там цемент на грунте, куда землю складыват? А у тебя пид пидлогою е простору скильки завгодно. Мы вже все обговорылы, тильки зо школы можна копаты. Всё буде чистенько, знимемо дошки, покопаем, знову дошки прыбьем. Нас трое, та ты, та Стругаев. Нихто не узнае. Ну, що скажеш?

— Ребята, — сказал Кортиков, пытаясь смотреть в глаза Стецько. — Ну ведь поймают. Сейчас смотрите, раз в два месяца выездной суд приезжает, вон уже сколько освободили по зачетам.

— Тебя, може, освободят, а нас нет, — сказал Стецько. — Да что вы, ребята, оуновцев тоже освобождают, кто отрекся…

— Так то оуновцы-бандеровцы. А я не бандеровец, — сказал Стецько. — Я в немецкой полиции був. Тех бандеровцев я стрелял. Крим того, у мене и у ных, — он показал на Задуйвитра и Коростива — жидив дуже много.

— Жидов? Много? — повторил Кортиков.

— Не помню, — сказал Задуйвитер, — у мене чи тры чи чотыри сотни. Кого вишалы, кого стрилялы. Це все у нашому дили запысано.

— Ну, а ты, Серега? — сказал Кортиков, пытаясь поймать взгляд Стругаева.

— Не обижайся, Иван Гордеевич, — сказал Стругаев. — Я разведчик. Риск благородное дело. Потом у меня лагерная судимость, за заваруху на Колыме. Я не жду, что меня освободят, с зачетами или без зачетов. Надо уходить. Давай, решайся. Как выйдем, они, — Стругаев показал на троих украинцев, — в одну сторону, мы с тобой в другую. А пока вместе поработаем.

Кортиков молчал, глядя на пол. Четверо тоже молчали, выжидая.

Стругаев вздохнул, махнув рукой. — Я знал, что не выйдет, — сказал он.

— Ну, Кортиков, нам зараз знаты треба, — сказал до сих пор молчавший Коростив. — Або з нами идеш, або не выйдеш з кимнаты.

Кортиков продолжал молчать. Стецько вопросительно посмотрел на Коростива и Задуйвитра. Оба наклонили головы.

— Вот вам крест, ребята, хоть резать меня будут, никому ни слова о вас, — тихо сказал Кортиков.

— То нихто не знае, — сказал Коростив. — Як тоби чекисты яйця защемлять, так всё скажеш. Бачу, з тобою дила не буде. Давай, Григорий Денисович, ничого ждаты.

Стецько отступил к стене, отводя в сторону руку с железной трубой.

* * *

Хотя инструкция о проведении политико-воспитательных мероприятий предписывала неуклонное следование утвержденному конспекту, младший лейтенант Ботинник в порывах творческого вдохновения нередко увлекался и отходил от утвержденного текста. Сидя за столом на сцене, он пытался поймать взгляды его слушателей, но глаза зеков в зале были все, как по команде, опущены вниз. Из всех его слушателей только заключённый Магазанник с явным интересом смотрел на Ботинника. Поглядывая на Магазанника, Ботинник бодро начал лекцию. — Я вот что вам скажу, — говорил Ботинник. — Когда вы освободитесь, по сроку или по амнистии, с вас будут смеяться даже дети в яслях. Вы спросите, почему. Я вам отвечу. Дети в яслях будут с вас смеяться, потому что из вас некоторые немногие представители пойдут и скажут, что всё еще верят в бога! — При этом Ботинник указал пальцем на середину зала. Заключенный Магазанник одобрительно кивнул головой. Ободренный, Ботинник продолжал: — Администрация лагеря проявляет полную заботу о вас. Что, вас бьют три раза в день? Ну да! Вас кормят три раза в день. Вас поят три раза в день, и раз в десять дней каждый получает баню! Верно я говорю? Трудящиеся в странах капитала не имеют такой заботы! И чем вы платите? Тем, я вам говорю, что некоторые распоса… — Ботинник запнулся на трудном слове.

— Распоясавшиеся, — подсказал заключенный Магазанник. — Да, — сказал Ботинник. — Некоторые такие верят в бога! Ну, скажите, наши летчики подымаются на какую высоту? Знаете? Никто не знает? Я вам скажу. На тридцать километров! И что они там видели? Бога? Или ангелов? Сколько ангелов они там видят? Мне бы столько болячек! А почему? Я вам скажу. Потому что советские ученые доказали, что бога нет.

Заключенный Магазанник снова одобрительно кивнул.

— Так вот, — продолжал Ботинник, — в то время как весь советский народ, включая временно лишенных свободы за различные преступления, единогласно строит коммунизм, отдельные из вас не становятся на путь исправления и даже продолжают верить в бога. И это в то время, когда, как указал Никита Сергеевич Хрущев, в нашей стране нет больше политзаключенных.

На последние слова Ботинника зал ответил шевелением.

— В чем дело? — сказал Ботинник недовольно. — Есть вопросы?

— Разрешите вопрос, гражданин начальник, — сказал заключенный Магазанник.

— Ну, — сказал Ботинник, подозрительно косясь на Магазанника.

— А кто же мы?

Ботинник облегченно улыбнулся. Вопрос был легкий.

— Разъясняю. Вы не политзаключенные, а временно лишенные свободы за государственные преступления. Понятно?

— Понятно, — сказал Магазанник. Зал явно оживился. На нескольких лицах появились улыбки.