Четыре крыла Земли

Не знаю, известно ли это читателю, но верблюд умеет замечательно бегать. Мчится так, что ветер свистит в его космах, да голова болтается из стороны в сторону. Он как бы стрижет пространство, ложащееся ему под тяжелые копыта. Это называется – бег тротом, по сути – рысью. И, скажем,бешаринца – легконогого верхового верблюда – в отличие от какого-нибудь вьючного тяжеловеса, и на коне не догнать, не то, что на осле. На это и сделал расчет шейх Шукейри. Стоило дороге выползти на гладкую равнину, выхватил он плеть и с размаху хлестнул бешаринца под брюхо. Расчет-то он сделал, да только... Загремели выстрелы со всех сторон. Сколько их прогрохотало – десять? Двадцать? Но важен был один. Тот, в результате которого взмахнул руками шейх – и лишь ноги в толстых подкованных башмаках мелькнули в воздухе, словно у тряпичной куклы. Рав Шмерл и рав Гиллель одновременно спрыгнули с ослов и подскочили к нему. Глаза бедуина были закрыты. Лицо, обычно цвета обожженного кирпича, стало бледным, как тот песчаный лог, в котором некогда стоял черный войлочный шатер, где тридцать пять лет назад родился будущий главарь разбойников. Полосатую куфию сорвала при падении ветка стоящего поблизости одинокого персикового дерева, и та теперь сиротливо лежала у корней среди осыпавшихся при этом лилово-розовых лепестков. По коротко подстриженным жестким усам и бороде стекали вырвавшиеся из уголков рта радостные алые струйки.

– Мертв, – прошептал рав Шмерл, отпуская беспульсовую руку упавшего. – Кто нам теперь покажет дорогу в логово разбойников? Похоже, наши братья в большой беде.

Рав Гиллель молчал. Ему было под шестьдесят, но всякий раз сталкиваясь с загадкой рождения и смерти, он, как ребенок, робел, потрясенный таинством, творимым Вс-вышним.

* * *

Когда луна левым боком коснулась вершины, Абед лишь усмехнулся – он не собирался выполнять распоряжений Оседлого. И когда солнцем облило ущелье – он лишь головой покачал – мало ли где шейх может задержаться. Но вот когда бешаринец, принадлежащий шейху Шукейри, примчался без хозяина, один, то вопя, то воя на ходу, лязгая зубами, будто что-то хотел рассказать, да все слова забыл, вот тут уж Абед растерялся. Судя по всему, с шейхом что-то произошло, но что? Вдруг Абед ощутил, что ему безумно больно подумать о самом страшном. Выходило, что он любит Шукейри. Но похоже, хочешь не хочешь, а до возвращения хозяина, буде оно когда-нибудь свершится, именно он должен был хотя бы временно взять на себя руководство и начать принимать решения. А как их принимать, если кости верблюда Собхана опять молчат?

Ну что ж, Кисмет! Как говорится, не всегда ветер дует туда, куда хотят паруса.

– Али Рахман! – крикнул Абед.

Удивительно, стоит только позвать его, как он тут же появляется. При этом передвигается подобно какой-то невидимой птице. Абед не раз лично проверял – где бы он сам ни находился, кликнет Али Рахмана – и не успеет сосчитать до десяти, как тот словно из-под земли вырастает. Не иначе, оседлал парень духа пустыни, ничем другим объяснить невозможно. Вот и сейчас...

– Слушаю, аффанди!

Ого! «Аффанди!» Еще вечером он был для него «саид». Так глядишь, скромный разбойник Абед и в шейхи скоро выбьется. Значит, увидев верблюда с пустым седлом, и Али Рахман пришел к тем же выводам, что и он сам.

– Али Рахман! – сказал Абед. – Аллаху угодно, чтобы мы изменили свой план. Быстро вели Мансуру вывести свой отряд сюда, на эту площадку, а Закарья и Фарид со своими воинами пусть окружат евреев и гонят их вон под те скалы. Прежде чем солнце достигнет вершины небес, мы должны расстрелять их, а затем уйти на восток, к Иерихону. Оттуда частью располземся по окрестным вади, частью по солончакам Мертвого моря. Ни там ни там нас искать не будут. Потом начнем поодиночке пробираться в Иорданскую долину, где и сойдемся опять.

– Аффанди! – произнес Али Рахман. – Может, не будем тратить время на расстрел заложников? Поскачем на восток прямо сейчас!

– Ты с ума сошел! – взревел Абед, сжимая в руке карабин. – Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, могучего! Завтра будут новые заложники – так надо отучить евреев от всяких фокусов вроде охоты на наших шейхов. Пусть знают – «Джехарт аль Харабия» шутить не любит. И вообще – отпустить пленников – значит признать свое поражение. А это для воина Аллаха – позор!

* * *

«Вот и все, – устало подумал Борух. – И какой в этом всем был смысл? Все предыдущие годы я чуть ли не ежедневно произносил слова великого рабби Нахмана из Бреслава: «Куда бы я ни шел, я иду в Иерусалим». Но, попав в Эрец-Исраэль, рабби Нахман так и не дошел до Иерусалима. Вот и я...»