Четыре крыла Земли

– Что у тебя с ногой? – голос Давида звучал глухо, так, будто рот у него был забит землей.

– Ты же все равно не поверишь, если я скажу тебе, что спаса... – она вдруг осеклась. – Это неважно! Убей меня! Убей меня вместо него, прошу тебя! Убей меня вместо него! Это я его таким вырастила! Он в детстве был хорошим, добрым!.. Это я во всем виновата! Убей меня, но его не трогай! Он не виноват! Он ни при чем!

– Что у тебя с ногой? – на сей раз голос Давида звучал чисто, ясно, звонко, так, будто он только что прополоскал гортань и душу молитвой «Шма Исраэль!» или признанием в любви, что в сущности одно и то же.

Женщина молча смотрела на него, и он слышал, о чем она молчит. Она искренне верила, что сможет упросить еврея, каким-то образом проведавшего о зверствах ее сына во время погрома, пощадить его, убив ее саму. И теперь для этого нужно было всеми силами скрыть историю ее хромоты, иначе он никогда не убьет ее. Может, имеет смысл солгать, что вот она тоже участвовала в погроме и каким-то образом была ранена? И что будет? Разъяренный израильтянин расправится с ней и удовлетворенный уйдет, не дождавшись Махмуда? Или тем более будет за ним охотиться, и тогда она погибнет за собственные выдуманные преступления, а сына не спасет.

Пока она молчала, Давид, подобно реставратору, снимающему со старинных прекрасных картин позднейшие наслоения, сейчас скальпелем взгляда счищал морщину за морщиной с материнского лика своей спасительницы.

Он шагнул к ней, чуть склонился, взял ее за плечи, заглянул в глаза – сколько раз за эти тридцать восемь лет видел он во сне ее глаза – и шепотом спросил:

– Тебя зовут Самира?

Она отпрянула:

– Откуда ты знаешь?

– Тогда, во время погрома... – голос его неожиданно задрожал и прервался. Затем он справился с собою, или ему показалось, что справился, и он продолжал, – ...во время погрома... еврейский мальчик...

– Дауд! – вскрикнула Самира. – Дауд! Давид!

Рывком он поднял ее с колен, прижался к ней мокрым от слез лицом, потом резко повернулся и вышел из дома.

* * *

Красивое трехэтажное здание. Ничего восточного, вид вполне европейский. Квадратные окна, правда, зарешеченные и с железными ставнями. Что ж, ставенки так ставенки. Это днем хевронцы мирные и вежливые, а ночами... В общем, сгодились ставенки.

Обнесено это здание стеною в человеческий рост. Ворота в современном стиле с белым навесом, выполненным в виде крыши о трех коньках. А сразу за воротами начинается торжественная белокаменная лестница, ведущая к парадному входу. Внутри, правда, все довольно убого и обшарпано... ну и ладно. Гостиница, она и есть гостиница. Времянка. Однако за месяцы, проведенные здесь, он уже успел привыкнуть. Что делать, сегодня, 31 мая 1968 года, заканчивается их пребывание в этих стенах. Собственно, у любого человека две ноги, но так вот в жизни Давида получилось, что одной ногою он врос в Кфар-Эцион, а другою – в Хеврон.

После войны Натан и Хаим в ешиву не вернулись. Вместе с остальными сыновьями и дочерьми Кфар-Эциона они обратились к премьер-министру Леви Эшколю с просьбой разрешить им вернуться в их освобожденный дом. Леви Эшколь, несмотря на то, что прекрасно понимал, какой политический прецедент он создает, не мог не пойти навстречу детям погибших бойцов. За неделю до праздника Рош-Ашана – еврейского начала года – 22 элуля 5727 – 27 сентября 1967 было объявлено о восстановлении Кфар-Эциона.

Молодые поселенцы обосновались в бараках бывшего иорданского военного лагеря. Там же были созданы кухня, столовая и синагога. Приехавшие туда Давид с Диной узнавали в этих ребятах себя и своих друзей двадцатипятилетней давности. Все было точно таким же – и трудности, и опасности, и решимость. Новый Год прошел под аккомпанемент благодарственных молитв Вс-вышнему и в страстных пожеланиях друг другу удачи. Дина, глядя на эту одухотворенную молодежь, заливалась слезами, а Давид... никто со дня гибели его родителей не видел у него слез, но сейчас для этого ему не раз пришлось отвернуться. Сразу после Нового Года капитан Изак вышел в отставку и переехал в Кфар-Эцион, уверенный, что никогда больше его не покинет. Вот тут он ошибся.

Новоназначенный кфар-эционский рав Цфания Биньямини послал правительству просьбу позволить ему и группе его друзей и единомышленников поселиться в Хевроне. Леви Эшколь не ответил ни «да», ни «нет». С одной стороны, душа его еврейская тянулась к древней столице, к городу Авраама, Яакова и Давида, к могилам предков. С другой стороны, эти сантименты не волновали ни Америку, которую вообще мало что волновало, ни Европу, берущую моральный реванш за комплекс вины в связи с геноцидом, который она устраивала евреям, и цепляющуюся за любую возможность уверовать, что евреи того стоили, ни, самое главное, собственную, израильскую, левую интеллигенцию, чье отношение к еврейским святыням определялось все тем же «Зачем нам этот Ватикан?»