Четыре крыла Земли

– Озурни, саид!{Извините, господин! (араб.)} Анахну царихим кцат эзра!{Нам требуется небольшая помощь (ивр.).} Мы тут расчищаем загаженное – энергично тыкал указательным пальцем вниз – случайно не знаете ли, кем? – кладбище... эээ... макбара. Here – при этих словах он потом для верности еще и переводил – здесь! Здесь похоронены наши соотечественники, некогда жившие в этом городе. In this city. Сегодня у нас как раз ощущается нехватка рабочих рук. Улай{Может быть (ивр.)} you could... Не могли бы вы высвободить часок-другой-третий и порубить с нами вместе корни... – он снова тыкал вниз пальцем, – ну корни! Roots! Шорашим!.. – и, не сомневаясь, что после подобной лингвистической атаки араб все поймет, продолжал:

– ...корни деревьев, которые растут как раз на том месте, где лежат евреи, сорок шесть лет назад зарубленные вашими соплеменниками?

Что самое поразительное – арабы включались в работу не просто покорно, не просто с готовностью, а с удовольствием! Сам того, возможно, не сознавая, Элиэзер нащупал суть местной психологии – обладателя топора не просто боятся, не просто уважают – его еще и любят.

В один из дней, когда расчищалась братская могила жертв погрома, а именно то самое место, где Элиэзер впервые заговорил с Давидом, положив ему лапу на плечо, Давид увидел, как Элиэзер ведет какого-то парня, который с некоторым недоумением поглядывает на топор в своих руках – дескать, как так вышло, друг мой железный, что ты здесь оказался, – а Элиэзер вышагивает впереди, бесстрашно и равнодушно подставив затылок под этот самый топор, и именно в силу такого бесстрашия и равнодушия даже мысль о том, чтобы ударить, никогда не войдет в голову арабу, либо, войдя, засохнет на корню.

Кстати, разрешения на огнестрельное оружие сторожу-профессору Бен-Циону Т. власти не выдали, либо сочтя центр Хеврона слишком спокойным местом, либо профессора – слишком беспокойным сторожем. Кстати, в память о тех временах поселенцы до сих пор кличут Лившица «Элиэзер Топор».

Что же до юного араба, которого привел Элиэзер, прежде Давид его никогда не видел, и, тем не менее, было в лице у юноши что-то безумно знакомое. И зверское. В тот момент, когда он, сперва чуть присев, а затем почти что подпрыгнув, вот только что подошвы от земли не отрывал, наносил удар топором по корню, взгляд его становился кровожадным, будто рубил он по живому. Потом все успокаивалось, и так – до следующего удара. В какой-то момент Давиду показалось, что под лезвием топора не сучок хрустнул, а череп.

– Как тебя зовут? – спросил он араба, пытаясь скрыть обрушившийся на него ужас, внезапно выползший из невесть каких пещер подсознания.

Араб прервал экзекуцию, вытер пот и, глядя на Давида добродушными карими глазами, сказал:

– Фаиз.

– Фаиз... – Давид произнес это имя с повышающей, вопросительной интонацией, дескать, а как фамилия?

– Фаиз Маджали, – улыбнулся Фаиз. Сын. Внук. А ему, Давиду, в некотором смысле племянник.

– Бабушку Самирой зовут? – выдавил из пересохшего горла Давид.

Парень кивнул, пораженный осведомленностью еврея.

– Передай привет от Довида... Дауда! – просипел Давид.

* * *

А вот с Халимом вышла ссора. Халим, их верный помощник, помогавший им чуть ли не с первого дня расчищать кладбище, обвинил их в коварстве и, как они ни объясняли ему всю сложность сложившейся ситуации, так и не поверил и прервал отношения.

А причина крылась в том, что как раз в те годы была создана некая организация, поставившая перед собой и обществом цель – немедленный мир с арабами. Очень быстро она трансформировалась в группировку, во всем поддерживающую борьбу героического арабского народа за уничтожение инородного образования на его землях и объявившую поселенцев врагом номер один. Воспользовавшись моментом, когда профессор Бен-Цион Т. уехал по делам, и его друзья тоже были заняты, они явились на кладбище, засыпали землей расчищенные надгробья, насадили сверху новые виноградники взамен вырубленных, поклялись обступившим их изумленным арабам в вечной любви и уехали. Когда на следующий день сторож Бен-Цион Т. с компанией заступили на вахту, их встретила толпа разъяренных арабов с их бывшим старым другом Халимом.

– Вы все врали! – орал Халим. – Мы-то думали, что вы предков своих почитаете, а вы вырубили наши сады, чтобы насадить свои собственные! Вы украли у нас нашу землю! А ваши теперь сажают на ней виноград!

Евреи даже не сразу поняли, что те убеждены, будто члены этой левой организации и жители Кирьят-Арбы заодно. А когда поняли, то друг Элиэзера, марокканский еврей Шалтиэль, в совершенстве владевший арабским, попытался объясниться:

– Это не наши! Это организация, которая против нас!

– Они евреи? – хитро прищурившись, спросил Халим.

– Евреи, но...

– А вы евреи?

– Евреи, – обреченно подтвердил Шалтиэль.

– Так что же вы врете, что они не ваши?! – победно воскликнул Халим и яростно кинулся вырубать виноградник. А за ним и остальные. Вырубили все до последней лозы, с презрением посмотрели на сконфуженных евреев и ушли. Халим – навсегда.

* * *