Четыре крыла Земли

– Я решил остаться в Египте, – продолжал Махир. – Собрал свои вещи – взял самое дорогое – смену одежды, статуэтку Хатор – богини любви с головой коровы – и несколько свитков. Среди них «Поучение» Птахотепа, мудрейшая вещь, между прочим, «Поучение Ахтоя», «Красноречивый поселянин», ну и поэзия – в первую очередь «Беседа разочарованного со своей душой» и другие стихи... В том числе и мои. Он потупил взгляд. У Акки эта смиренная гордыня вызвала раздражение. Видно было, что говорящий считает себя большим поэтом и только и ждет, чтобы его попросили прочесть что-нибудь поизящнее. Он, верно, забыл, что это для него египетский язык – родной, а для шхемцев и савейца – выученный, хотя и неплохо выученный, ибо на каком еще можно было общаться с проезжими купцами и на Синае, и в Ханаане.– И что было дальше? – грубо вторгся он в поэтические размышления израильтянина.

– Я пришел к своему другу Рамессиду, – грустно сообщил тот. – Когда-то мы с ним в праздник Хеб-Сед ходили смотреть ритуальный бег Великого царя и похороны статуи, его изображающей. И по долине Царей мы с ним тоже путешествовали. В общем, очень близки были... А тут он меня на порог не пустил. «Убирайся прочь, зловонный еврей!» Я ему: «Причем тут я? Это все Моше с Аароном!» А он: «Когда у нас в жилищах тьма стояла такая, что мы с места двинуться не могли, словно увязли в каком-то черном твороге, и только и оставалось сил, что рыдать над нашими угаснувшими в мучениях первенцами – кто приходил к нам в дома с глазами, горящими, как у кошек, да простит мне это сравнение великая кошачеголовая богиня Бастет? Кто при помощи чар, не иначе, двигался в этом твороге свободно, как птица в небесах? Кто, глядя на наши страдания, лишь злорадно ухмылялся и начинал рыться в наших вещах, чтобы выяснить, где лежат золото, серебро, драгоценности, которые потом при свете дня можно будет потребовать? Моше и Аарон? Нет, простые евреи вроде тебя!» «Я этого не делал», – прошептал я. Но он лишь нос зажал да дверь передо мной захлопнул.

Махир замолчал, захлебнувшись горькими воспоминаниями. Вспомнил презрительную усмешку толстого Птахотепа. Вспомнил, как Мерерук, которого он в детстве спас, когда тот начал тонуть, теперь при встрече повернулся к нему спиной. Вспомнил ее, любимую, Хетеферес, ее прямые черные волосы, летящие к обнаженным плечам, ее жгучие глаза. Она, что когда-то жизнью своей дочери клялась ему в любви, этими же устами теперь произнесла: «Ты – мерзость для меня!» И только Инени, старый друг Инени, вышел к нему из дому, ушел с ним на берег Хапи, обнял и произнес: «Нет, оставаться тебе здесь нельзя, Махир! Наши разорвут тебя на мелкие кусочки. Но помни, что ты для меня навсегда останешься самым близким другом, самым любимым в поднебесье человеком!» По берегу Хапи тянулись зеленые рощи, за ними горбились голые меднокожие плоскогорья. Голубые барки, подталкиваемые легкими волнами, тихо постукивали о прибрежные камни. Махир положил голову на грудь своему другу и оба заплакали.

– А что это за нечеловеческая манна, которую ты ел? – осторожно спросил Акки, возвращая его к действительности. Махир скривился.

– Да эти... Моше и Аарон заставляют падать с неба еду, способную принимать какой захочешь вкус, – небрежно произнес он. – На всех хватает. Он вновь замолчал, и молчание это никто из сидящих вокруг костра не осмеливался разрушать. Все были потрясены тем, что великое чудо израильтянин упомянул вскользь, как нечто само собой разумеющееся. Воистину, все, что связано с этим народом, – сплошное чудо, и самое большое чудо – безразличие, с которым сыны этого народа к своим чудесам относятся. Неясно, каким путем двинулись мысли рассказчика, но, очевидно, воспоминание о манне и его самого привело к мыслям о чем-то неземном, потому что, словно очнувшись от нахлынувшего на него сна наяву, он вдруг посмотрел на сидящего напротив савейца и заговорил:

– Я тоже там был, у горы Синай. Это со стороны, должно быть, выглядело красиво – сотни тысяч людей, тучи, молнии, дым... А когда ты отчетливо слышишь – нет, не откуда-то снаружи, а вот здесь – он ткнул пальцем себя в висок – у тебя же в мозгу и причем твоим же голосом: «Я – Б-г, который вывел тебя из Египта, из дома рабства! Да не будет у тебя других богов...» И по лицам окружающих ты видишь, что они все это тоже слышат... В общем, схватился я за голову и бросился бежать. И вот я здесь. И нет во мне ничего, кроме ненависти к этим... которые повязали себя клятвой у горы Синай, которые некогда были моим народом, а теперь стали злейшими моими врагами, ибо они разрушили все, что было у меня в жизни, и я клянусь Изидой, Гором и самим Озирисом в предстоящем бою убить хотя бы одного из этого племени негодяев!

* * *