Четыре крыла Земли

– Ну что, Махмуд, моя помощь больше не требуется? Я пойду... – послышался откуда-то справа деловитый голос женщины, только что умолявшей доктора спасти ее сына.

Ночной гость, вперивший взгляд в доктора, отвечал, не поворачивая головы:

– Иди, Рита.

И шагнул прямо на доктора Изаксона. Хана закричала. На руках у нее зарыдала Фрима.

* * *

8 августа 1977. 2.15

Вставай, Давид! Тебя ждет твой Голиаф! Да, на Голиафа Махмуд Маджали вряд ли сейчас похож. Давид его в жизни не видел, но шестьдесят семь есть шестьдесят семь. Щеки, вероятно, отвисли, кожа вся в старческих пятнах и пупырышках...

Давид сел на кровати, шаря ногами по линолеуму в поисках тапочек. Конечно, и сам он тот еще Давид – не шестьдесят семь, правда, а пятьдесят семь, но тоже не совсем юность. Ладно, главное, что руки еще худо-бедно держат «узи» – даст Б-г и сегодня удержат! Цирк! На манеже – схватка старикашек.

После сна кости болели. «Ничего, разойдутся, – подумал Давид, – разработаются». Покряхтывая, он наклонился к тазику, за края которого была зацеплена наполненная водой медная кружка с двумя ручками. Он взял кружку и тщательно омыл руки. Обычный подъем, хотя и ранний. В туалете бачок подтекает; пока наполнится, тряпку выжимать можно. Вчера в мойке осталась чашка с недопитым чаем, и теперь по раковине и мраморному покрытию вокруг нее увлеченно снуют муравьи. Он пробормотал утренние, вернее, предутренние, благословения, заварил себе в турке кофе – черный, злой, кипящий. Все было настолько обыденным, настолько не вязалось с тем, что этого наступающего дня он ждал сорок восемь лет. Утреннюю молитву читать еще рано. Ее он прочтет позже, уже когда схватка старикашек закончится, и закончится его победой. Должна закончиться победой. Иначе нельзя. Давид натянул тонкий свитер-водолазку, джинсы и шагнул к выходу. Остановился у самой двери, обернулся, обвел взглядом комнату, на всякий случай прощаясь – а вдруг не вернется! – и вышел в ночь.

* * *

24 августа 1929. 16.00

– Вон он!

– Хватай его!

– Этбах эль яхуд! – Бей евреев!

Довид помчался по переулку, перемахнул через сложенную из камней ограду и попал в чей-то двор. Добежал до противоположной стенки, вскарабкался на нее. Ничего сложного в этом не было – стенка оказалась невысокая, причем нижний ряд камней был самый широкий, следующий – поуже, затем – еще уже, и он взбежал наверх по уступам, как по лестнице. Глянул вниз – и оцепенел. Если по эту сторону высота стены была примерно полтора человеческих роста, то с другой стороны находился высоченный обрыв, под которым простиралось поле, заваленное всяким хламом. Прыгнуть, не переломав в лучшем случае ног, а то и шеи, не представлялось возможным. А преследователи уже вломились во двор. Довид не знал, сколько их, да и какая разница – ему бы хватило одного. Он побежал по стене, каждую секунду рискуя сорваться, и вдруг услышал вопли совсем близко. Не оборачиваясь, мальчик спиною почувствовал, что самый резвый из преследователей уже на стене и гонится за ним. Неожиданно впереди справа замаячила плоская крыша сарая. Она находилась примерно посередине между верхним рядом стены и землей. Не спасение, но все же какой-то шанс остаться в живых. С размаху прыгнув на эту крышу, он испытал то, что, по рассказам, ощущали при турецкой власти наказуемые, когда их били палками по пяткам. Крыша охнула, но выдержала. Из чего она сделана, он не знал. Но, судя по трещинам и по тому, как она дрожала у него под ногами, была она весьма хрупкой. Может, от времени. Вдруг забавная мысль пришла ему в голову – мама всегда так переживала, какой он худющий и как мало ест. Интересно, выдержала бы его эта крыша, если бы он кушал курочку, бульончик и кугель всякий раз, когда мама его уговаривала?

Где сейчас мама, что с ней?