Четыре Любови

- Семья, брат, - сообщил он Геньке, - это шестеренчатый редуктор, в котором много разных шестеренок и передач. Все они подогнаны друг под друга, обточены и отшлифованы: сначала инструментом, а потом еще и временем. И шестеренки эти не могут войти во вращение без нужной передачи, а если и завращаются, то все равно занадобится регулярная профилактика. А если нету ее, то редуктор этот - говно окажется и встанет. А не остановился чтоб, тогда хоть смазать надо самую главную в нем часть - большую зубчатую шестерню. От нее после само растечется. Понял, паря?

- Друг мой, - задумчиво ответил ему художник-график, сосед по койке, - ты и представить себе не можешь, насколько ты тонок...

Действительно, все было именно так. Генрих ухватил это сразу. Бабка Дурново была главной несмазанной шестерней семьи Казарновских. А он, Генька, должен был смазывать и делать ей профилактику, иначе аэропортовский редуктор без этого рассыплется на шестеренки. Все было ясно - бабка нуждалась в любви так же, как и все нормальные люди, но принимать ее не умела. Нуждалась, но не научилась. Исключением был Мурзилка. И теперь, если бы не это досадное недоразумение - арест и заключение под стражу, - Геник, обойдя ближайших конкурентов, окончательно смог бы занять место зверя, почившего за год до августовского путча, а попутно и разобраться с редким, но легким покалыванием в недовостребованной области творения добрых дел. Однако непосредственно к Генькиной совести это отношения не имело: та была хорошо защищена от попыток преодолеть возведенные проспиртованным Генриховым организмом защитные рубежи, и если удавалось пробиться к ней чему-либо особенно неугомонному, то это и служило причиной игольчатых волнений: совсем пустяковых и не очень надоедных...

"И все-таки вовремя я предложил ей мудацкую свою любовь, - подумал он. Если б тогда не напился, ни хера б мы не подружились. Не встретились бы даже..." - он улыбнулся своему совместному с авторитетным соседом открытию и приступил к наброску на бумаге первого варианта редуктора, начав с главной шестерни...

...Звонок прозвенел как раз в тот момент, когда Геник подсушивал оттиск печати, только что нанесенный им на доверенность с правом продажи BMW-735 от гражданина Семкина Германа Валериановича, проживающего по адресу: г. Новомосковск, ул. Ленина, 22-11, гражданину Глотову Анатолию Эрастовичу. Подделка на этот раз оказалась несложной: бумага была достаточно потертой и естественных шероховатостей хватило для воссоединения их с искусственно нанесенными Геником потертостями вокруг имени будущего владельца. Следы художественного своего преступления на рабочем столе он даже не удосужился прикрыть листком бумаги. А загасить дымящийся дуревой косячок ему просто не пришло в голову. Он славно затянулся и пошел открывать...

На пороге стояли пятеро: двое в форме и трое в штатском: четверо из Тулы, один - из Москвы.

- Простите, вы Генрих? - поинтересовался главный в форме с капитанскими погонами.

- Ну конечно, мой друг, - ответил ничего не подозревающий художник, - я Генрих.

Удивиться он успел лишь после того, как его ловко оттеснили к стене и привычным движением прохлопали карманы. Группа захвата прошла в квартиру и осмотрелась. Штатский заметил лежащий на видном месте паспорт, открыл, пролистал:

- Как же так получается, Генрих Юрьевич? - нехорошо по-ментовски улыбнувшись, поинтересовался он у хозяина. - Работаете, работаете, а на обстановочку нормальную никак не заработаете? - он брезгливо кивнул на поллитровую банку с окурками. - Недоплачивает Глотов?

Геник поднес дотлевающую папиросу к губам и сделал последнюю конопляную затяжку. Он уже отчетливо понимал, что - последнюю.

- Какой Глотов? - удивленно переспросил он мента. - Никакого Глотова не знаю, дружочек.

- Вот этот вот Глотов, - прояснил ситуацию другой в штатском и протянул Геньке недоделанную доверенность на Толиково имя, - Анатолий Эрастович, затем достал из кармана другой листок. - А это ордер на обыск.

Генрих поправил очки и близоруко опустил глаза на бумагу:

- А-а-а-а, этот... Сейчас... - он поднял глаза и уставился в потолок. Немного помолчал, обмысливая что-то свое, и твердо произнес: - Этого Глотова я не знаю. И никакого другого тоже не имею чести.

Второй в погонах, московский, самый незаметный, в это время вытаскивал из ящика упаковку травы в полиэтилене. Он внимательно взглянул на Геника и шепнул первому:

- Увозите в Тулу. Бесполезно. Этот не расколется...

Раздался телефонный звонок. Крайний в штатском взял трубку, послушал.

- Тебя, художник, - сказал он и протянул ее Генриху.

В трубке была Люба Маленькая:

- Пап, а ты за гэчепэ или против?

- А кто это? - переспросил он, но сам же не дал ответить. - Маленькая, передай Лёве, что меня арестовали и увезли, - и выдернул шнур из розетки.